Семейные тайны

Диалог однажды под окном в ясный осенний день, когда услышишь и писк полевой мышки:

"Сколотил бы себе три лимона,- говорит один другому, а Расул слышит, специально для него,- и в ус не дул. А то как бывает: захотел быку рога выпрямить - и умер".

"Кто?" - спрашивает писклявый голос.

"Что - кто?" - бас, столь редкий здесь.

"Помер кто?"

"Бык, конечно".

"А я думал, тот, кто захотел рога выпрямить!"

И оба хохочут, зная, что Расул слышит их.

"На одном пшене долго не протянешь, а три лимона кое-что да значат!" уточняет бас.

Тут надо ухо востро! Ни жены чтоб рядом, ни кого бы то ни было из родных: лишний человек - лишняя связь с внешним миром. "А это вашей жене, у нее ведь сегодня…" - проверить сначала на безделушке, а потом, когда та привыкнет, и кое-что покрупнее; или пригласят (через жену?), не пойти нельзя, неудобно, и Лейла тащит его, а там на одного условного друга три реальных недруга, втянут в спор, так опутают, что не выпутаешься!

Вся земля до клочка засеяна, ибо нули.

А чем?

На ум тотчас: хлопок. Это на поверхности. Можно, чтоб заинтриговать,камыши, и ведомство, где вкалывает Расул, КамышПром, по части свирелей, чьи мелодии хорошо усыпляют овец, а при них - тихие ягнята, послушные пастуху, у которого свирепые псы-волкодавы, а в руке - крепкая палка, больно бьет.

"Что?! На охоту??" - и такой у Расула взгляд, что у его зама, предложившего отправиться на охоту, развеяться, чуть сердце не остановилось.

Каждый шаг Расула на виду: берет? не берет?

Занимательная этика.

Только б захотеть! Вначале был бы шок, даже электроконвульсивный, вроде удара по голове, потом наступает процесс привыкания, а со временем создается некая модель отношений, и для окружающих твои действия уже не являются раздражающими, и ты - не чудак, а такой же, как все.

Чего только в голову не приходит, когда ты один в саду, где осыпались листья, но солнце по-прежнему источает жар, а у ворот время от времени разверзается пасть сладко зевающего усача: это вахтер скучает, охрана, приставленная к Расулу, чтоб не умыкнули, как красавицу какую, выведать про секреты КамышПрома, его сектора и отделы, комиссии и подкомиссии, короче, ЭТАЖИ. Расул взял за правило подвергать свои нервы разветвленной стимуляции и себя на своем участке стимулирует, и на Джанибека, который восседает наверху, оказывает воздействие, бомбит его рацио и эмоцио: смотр, фестиваль, вечера (игры на свирели?), месячник (безопасности труда?) и вспышки бенгальских огней, фейерверки.

Даже концертный зал в древней мечети, где выступит, экзотика! Аскер Никбин со своими гостями, среди которых знаменитый поэт, толстогубый,- какая встреча была в глуши: хлеб-соль, а точнее, свежеиспеченный в яме чурек, золотистая корка хрустит на зубах, прямо из печки-тендыра, и народный напиток, нет-нет, не спиртное, возрождается шербет.

Игра свирели, лопалась зурна, пели ашуги, встречая гостей: "Твои уста сладки, как шербет…"

Толстогубое думал, что это вино, выпил шербет, и лицо кислое, будто на восточных поминках, где не пьют. Но вскоре разулыбается: "А запах! а запах!"

"Запах у духов,- поправляет его Расулов зам, кому поручено опекать,- а у коньяка аромат".

Экспрессия, накал. Гость был в ударе, стоял под куполом мечети на своих бесформенно массивных ногах и, чуть заикаясь, читал рожденные в аэробусе ("Меня вдохновили алмазные лезвия гор!") сонеты. "Я ж говорил,- шепчет Аскер Никбин на ухо свояку Расулу,- с шербетом он и двух слов не связал бы!"

Накануне приезда гостей Расул строго наказывал своему заму: "Ни капли! С этим строго!.." - пригрозил. А собственный голос протестует: "Почему именно ты?" И Аскер Никбин, как узнал о запрете, пожал недоуменно плечами: "О чем ты, Расул?! Без этого никак нельзя! Сдался ему твой шербет!"

Когда с помощью Айши и Устаева Расул после свадьбы и пышных проводов уехал с Лейлой в столицу, ибо запрос был (здесь, где им вскоре дали квартиру, не жарко, да и зимы странные - то мороз, то оттепель), поначалу играл роль щедрого на угощения южанина: лилось вино, на скатерти красовались рога, звучали тосты, и непременно пили за "Шемаханскую царевну", случались споры (?), и разом говорили все, а чаще - обнимались, как обычно всюду и везде, и лобызались, клялись в дружбе, а когда в бочонке не оставалось, новые бутылки шли, как витязи.

Но неотступно, помнит Расул, в глубинах глубин мысль-предательница: как будет потом расценена его щедрость? Ибо слышал однажды на службе, как гости меж собой, в перекур, когда трезвые: "Братцы, а откуда это берется?! Ведь факт: не покупается! Ах земляки, ах собственные виноградники!.. Ох, погубит это нас!" (И снова приходили, как позовет их Расул в гости.)

Да, хорошо Расулу нос утерли! И зам, как только Расул обнялся с толстогубым, щека холодная и потная,- сердце? - сказал в пику Расулу: "Я вам свое угощение поставлю!" На пастбище, где ночевали, утром чуть свет на столе дымится хаш, золото так и играет, а мясо, а мясо!.. И тут же музыканты: тарист, кеманчист, певец, который, приложив ухо к бубну, |1ел песню на слова толстогубого, строки ломались, врывались в народную мелодию.