Семейные обязательства

Кажется, должны дрожать пальцы? С чего бы? Его последние слова, обращенные к тебе, ты уж слышала. Он просил прощения и желал тебе счастья… Что еще он мог сказать?

«Дорогая Элиза, мне очень жаль, что ты читаешь это письмо. Густав Карлович непременно постарается уговорить тебя отказаться от наследства. Прошу тебя, не делай этого. О приданом Ангелины я позаботился отдельно, а все, что принадлежало мне – теперь твоё. Все долги оплачены, об этом можешь не беспокоиться. Не удивляйся странным условиям. Без толкового управляющего тебе не обойтись, он обеспечит твои доходы.

Прости меня и будь счастлива.

Все будет хорошо.

Твой Пьер»

Элиза очень медленно и аккуратно свернула письмо. Провела пальцем по сгибам бумаги. Сложила листок обратно в конверт и бросила на стол.

Она могла бы посмотреть сама, но было неприятно даже прикасаться к завещанию.

- Когда был составлен документ? Где его подписали и кто был свидетелями?

Нотариус не удивился вопросу. Достал из стола большую записную книжку, полистал ее, сверился с датами на завещании.

- Неделю назад, около восьми вечера, меня вызвали в имперскую канцелярию, на второй этаж, в угловой кабинет. Кажется, он принадлежал вашему супругу. Текст завещания уже был составлен, конверт с письмом, который я вам передал, готов и запечатан. Там же присутствовали кавалергарды – господин фон Раух и госпожа Бельская. Они и выступили свидетелями. Вот их подписи на оригинале завещания.

- Вас не удивило, что сразу два кавалергарда засвидетельствовали волю простого служащего?

- Нет, что вы! Без ложной скромности скажу - я часто работаю с кавалергардским корпусом и другими высокими лицами империи. Это далеко не самый странный случай.

Элиза долго смотрела на завещание, составленное незадолго до смерти Пьера. Отказаться? Позволить дяде Густаву о себе «позаботиться»?

Нет, спасибо.

Хватит заботы.

Теперь я сама буду портить себе жизнь.

- Я принимаю наследство, - твердо сказала она.

Продолжать попытки соблюдать приличия было невыносимо. Элиза подошла к открытому гробу, в последний раз посмотрела на чужое, очень старательно загримированное лицо, поцеловала мертвый холодный лоб и ушла.

В голове еще долго эхом звучал мощный голос священника: "Да простит Господь тебе, чадо духовное, если ты что вольно или невольно соделал в нынешнем веке, ныне и всегда и во веки веков..."

Элиза не помнила, как вернулась в опустевший дом с прикрытыми черной тканью зеркалами. Дворецкий печально поклонился хозяйке и подал ей небольшую коробку.

- Елизавета Павловна, приезжали со службы, из канцелярии. Передали для вас его вещи…

- Спасибо.

Элиза поднялась к себе. Поставила коробку на кровать, открыла и стала перебирать лежавшие в ней мелочи, просто чтобы хоть чем-то занять руки. В коробке были перья, несколько монет разных государств, блокнот с маловнятными заметками и фрагментами рисунков, а еще небольшая картинка в рамке на подставке. Видимо, Пьер держал на столе этот простенький пейзаж – лес, елка, тропинка между деревьев. Обычные окрестности Гетенхельма.

Она перевернула рамку – может быть, есть подпись?

Пейзаж так и осталась безымянным, но Элиза заметила торчащие крепления. Как будто их отгибали и не слишком аккуратно вернули назад. Она осторожно сняла заднюю стенку и обнаружила под пейзажем карандашный рисунок.

С него в лицо Элизе смеялась юная девушка в форме курсанта военной академии.

Элиза замерла, глядя на нее. Каждый карандашный штрих светился любовью художника. Она была абсолютно уверена - спокойно-равнодушный Пьер не способен на такие чувства!

Оказывается, способен. Не было никаких сомнений, что рисовал именно он - наброски в блокноте были выполнены той же рукой.

Элиза просидела бы так целую вечность, если бы с пола не раздалось требовательное мяуканье. Кошечка, которую она подобрала в день смерти мужа, не могла запрыгнуть на высокую кровать из-за шины на сломанной лапке. Она приползла со своей подстилки и кричала: «Хозяйка! Помоги!»

Элиза подняла кошку, положила себе на колени, погладила по чисто отмытой шелковистой шерстке и наконец-то заплакала.

Перед рассветом снова пришел знакомый кошмар. Она опять бежала во тьме от кого-то невыразимо жуткого. Клубящаяся чернота наступала, обволакивала, Элиза кричала, но звука не было – был только страх, шершавый камень под босыми ногами и отчаянный бег.

Безымянные твари догоняли. Элиза чувствовала затылком их холодное, обволакивающее дыхание…

Сегодня их было намного больше. Как будто те, прежние кошмары оказались просто намеком, предчувствием этого – настоящего, огромного, смертельного!

Ужас кричал голосом Ангелины: «Ты! Ты его убила!»

Элиза хотела крикнуть в ответ: «Я не виновата! Мы не его хоронили, я уверена!» - но рот как будто забили душной ватой, не выговорить ни слова, можно только едва слышно просипеть…

Предплечье пронзила резкая боль, и Элиза с криком проснулась.

Покалеченная маленькая кошка вцепилась ей в руку. Драла кожу хозяйки коготками здоровой лапки и ожесточенно кусала.