Семьдесят два градуса ниже нуля

— Дундук! — зло выдавил Сомов, прижимая Тошкину голову к снегу.

Еще мгновение, и разнесло последний баллон. Больше взрываться было нечему.

На том месте, где лежал балок, дымилась глубокая черная яма. Вокруг нее столпились походники. Из-под укутавших их лица подшлемников вырывались клубы пара. Постояли, отдышались.

— Капельницу, что ли, не погасили? — предположил Игнат.

— Мы с Тошкой уходили из балка последними, — припомнил Никитин. — Погасили, точно.

— Чего натворил? — хрипло спросил Леньку Сомов. Ленька понурил голову.

— Не приставай, видишь, переживает, — съязвил Игнат. — Сосунок!

Сжав кулаки, Ленька, как слепой, пошел на Игната.

— Давай, давай морды бить! — рявкнул Гаврилов. — Я вам!..

Гаврилов круто повернулся и направился к Ленькиному тягачу. Включил карманный фонарик, присмотрелся, выругался.

Все, подошли и склонились над левой выхлопной трубой. Она была оголена, лишь по бокам висели почерневшие лохмотья обмотки. Ясная картина: прогорели медно-асбестовые прокладки выхлопного коллектора, и от раскаленной отработанными газами трубы загорелся настил балка.

— Прокладки, батя!

Отправляясь в поход, Гаврилов всегда менял прокладки на новые, чтобы наверняка хватило на всю дорогу. Первое и святое дело? Но перед этим походом тягачи ремонтировал Синицын. Снова Синицын!

И снова виноват он, Гаврилов. Нужно было еще час не поспать, проверить прокладки.

— Сменить, — ощущая тупую боль в сердце, приказал он. — Развернуть машины, включить фары. Пошуруйте вокруг.

Нашли немногое. Кроме сброшенных Ленькой в последнюю минуту двух мешков с хлебом и трех ящиков с полуфабрикатами, разыскали помятую печку-капельницу, разорванные баллоны из-под пропана, обгоревший остов запасной рации и чудом оставшийся невредимым большой ящик с брикетами замороженного бульона. Сгорели все личные вещи жильцов балка — Савостикова, Сомова, Никитина и Жмуркина, фотоаппараты и кинокамеры и, самое главное, картонная коробка с «Беломором» и «Шипкой». Ее искали особенно долго, страшно было остаться без курева. Не нашли.

За обедом подсчитали: на восемь человек курящих имелось десятка три с небольшим сигарет и неначатая пачка «Беломора». Доверили весь запас Задирако и решили курить одну на троих после обеда.

Хлеба должно было хватить — с учетом нескольких мешков на камбузе, а вот полуфабрикаты и газ Гаврилов приказал расходовать экономно. Кроме того, велел Борису Маслову беречь рацию в «Харьковчанке» как зеницу ока, а Задирако — помалкивать про то, что единственный мешок соли разметало взрывом. Через пять-шесть часов ходу — Комсомольская, может, там найдется.

В камбузе было холодно, но покойно, никому не хотелось плестись по морозу к тягачам и до утра в одиночестве ишачить за рычагами.

— Вернусь, — размечтался Тошка, — приду к Синицыну в гости. Такого человека, как я, он примет с уважением (Тошка мимикой изобразил уважение, с каким отнесется к нему Синицын), а я ему: «Сымай штаны!» А он: «Какие такие штаны?» А я: «Твои, взамен тех, что у меня сгорели по твоей милости!» Деваться ему некуда, сымет штаны, а я ему; «Пес с тобой, таскай, куда тебе на улицу с голым задом!»

— Паяц! — неодобрительно глядя на развеселившихся товарищей, буркнул Сомов.

— Валера, одолжи на перегон Тошку! — отмахнувшись от Сомова, попросил Давид. — Вернемся — месяц пивом поить буду!

— Как это так одолжи? — заважничал Тошка. — Я тебе, брат, не какой-нибудь Фигаро. Этак каждый начнет канючить: «Давай мне Тошку!» Вас вона сколько, а Тошка один.

— Ладно, езжай до Комсомольской с Давидом, — с лаской в голосе сказал Гаврилов. — Только не заговори его допьяна, собьется с курса и загонит машину на Южный полюс. А ты, племянник (к молчаливому Леньке), не вешай нос, а то я подумаю, что ты барахло свое жалеешь. Сдирать стружку с тебя пока не стану, тем более Петя не разрешит, раз ты ему хлеб и бифштексы выручил. Ну, сыночки, по коням!

— Спасибо, матерь кормящая, — поклонился повару Валера.

— Приходите еще, не стесняйтесь, дорогие гости, — заулыбался Петя.

— Что в журнале записать, батя? — спросил Маслов.

— Прокладки, — хмуро ответил Гаврилов, не в силах отвести взгляда от окурка, который после него досасывал радист. — Запиши, что Плевако не сменил, а Гаврилов, сукин сын, не проверил. И про разбитые горшки — наши потери — запиши, чтобы главбуху доставить развлечение.

— Ты, друг, не обижайся, — натягивая на голову подшлемник, сказал Леньке Игнат. — Ну, ляпнул сгоряча.

— А я и не обижаюсь! — вызывающе ответил Ленька. — Думай только, когда говоришь, понял?

— Хорошо, хорошо, — дружелюбно сказал Игнат. И походники разошлись по машинам.

ЛЕНЬКА САВОСТИКОВ