Семь загадок Екатерины II, или Ошибка молодости

Наконец, Никита Иванович Панин, чей затянувшийся на долгие годы конфликт с Екатериной именно в это время достигает особой остроты. Некогда сторонник переворота в пользу великой княгини, Панин видел в ней, однако, не будущую самодержицу, а всего лишь временную регентшу при несовершеннолетнем императоре-сыне. Но и сами по себе императорские права Никита Панин мечтал ограничить введением новой конституции. Утверждение за Екатериной всей полноты государственной власти не изменило его воззрений, а то, что его стремления выражали скрытые чаяния значительной и слишком влиятельной части дворянства, побудило Екатерину передать Панину наблюдение за воспитанием наследника и согласиться на его руководящую роль в Иностранной коллегии. Освободив Панина от обязанностей воспитателя в связи с женитьбой Павла в 1773 году, Екатерина могла с облегчением сказать: „Мой дом наконец-то очищен“. Но именно тогда и стало в полной мере очевидным влияние панинских идей в дворянских кругах.

Игнорируя официальные восторги по поводу организации государственной жизни при Екатерине, Панин позволяет себе сказать, что в России „в производстве дел всегда действовала более сила персон, чем власть мест государственных“. В одном из частных писем Екатерина скажет: „Панин был ленив по природе и обладал искусством придавать этой лености вид благоразумия и рассчитанности. Он не был одарен ни такою добротою, ни такою свежестью души, как князь Орлов; но он больше жил между людьми и лучше умел скрывать недостатки свои и свои пороки, а они у него были великие“.

Впрочем, императрица сама сознает, что такие булавочные уколы не изменят положения Панина в общественном мнении. Ни для кого в Европе не секрет, как твердо держится он и в совете императрицы, где поддерживает его Захар Чернышев. С обычной своей иронией Кирилл Разумовский заметит о собраниях этого совета: „Один Панин (Никита) думает, другой (Петр Панин) молчит, Чернышев (Захар) предлагает, другой (Иван Чернышев) трусит, я молчу, а другие хоть и говорят, да того хуже“. Но, не ограничиваясь словами, Никита Иванович Панин способен перейти к действиям. У него три доверенных секретаря: разделявший принципы энциклопедистов Я.Я. Убри, не менее склонный к вольтерьянству П.В. Бакунин Меньшой и создатель „Недоросля“ Д.И. Фонвизин. Этому последнему Панин поручает составление проекта конституции, которая виделась Екатерине прямой изменой ее правлению и основам трона, какой бы монархической в основе своей ни была.

Поминать имя Никиты Панина в деле Левицкого нет никакой нужды, но Дебрессан использует самый незначительный предлог, чтобы напомнить о той связи, которая многие годы существовала между этими людьми. Такого рода союз критически наблюдавших за происходящими при дворе событиями лиц мог только раздражать, если не представлять прямой опасности для спокойствия императрицы. Итак, три на первый взгляд случайных имени. Но были ли они случайными в жизни художника?

* * *

Нет! Само собой разумеется, нет! Родители и слышать не хотели о таком женихе для своей Машеньки. Ничего не скажешь, дворянин — но из немыслимой тверской глухомани. Единственный сын у отца — но от этого их родовые Черенчицы в шестнадцати верстах от Торжка не становились ни больше, ни богаче. Прекрасно образованный — но когда образование обеспечивало служебное преуспеяние? Принятый в домах самых блестящих петербургских вельмож — но живущий на гостеприимных хлебах у одного из них! Его покровитель, восходящая государственная звезда А.А. Безбородко, последние годы докладывал императрице все поступавшие на высочайшее имя письма — но, во-первых, частные, а во-вторых, с Николаем Александровичем Львовым его связывали всего только личная симпатия и служебные интересы, которые могли в любой момент измениться: никаких родственных связей не было и в помине.

И разве не вправе родители красавиц-дочерей, составлявших знаменитую кадриль наследника престола, великого князя Павла Петровича, рассчитывать на куда более высокую и связанную со двором партию для каждой из них? Тем более что старшую, Екатерину, удалось уже выдать замуж за графа Якова Стейнбока. Да и около младшей, выпускницы Смольного института Александры, неотступно находился богатейший малороссийский помещик Василий Капнист. При его землях и усадьбах можно было позволить себе даже писать и печатать стихи. О Николае же Львове поговаривали, будто и литературой он подрабатывал себе на жизнь! А всему виной — супруги Дьяковы не сомневались — злополучная мода на театральные представления и литературные опыты, в которых так выгодно отличалась от других девиц их дочь. В доме своего влиятельного родственника, дипломата Бакунина Старшего, где дня не проходило без любительского театра, концертов, шарад, Машенька Дьякова была предметом всеобщих восторгов.