Семь загадок Екатерины II, или Ошибка молодости

— Богданович и есть, Ипполит Федорович.

— Из каких будет?

— Из шляхты малороссийской, только что родители его приупали — состояния никакого. Одна надежда — на службу.

— Вот и ему служба будет. Он сейчас при каком занятии?

— Только что университетский курс с большим успехом закончил, надзирателем за университетскими классами назначен. В Переволочне места его родные, неподалеку от Кременчуга.

— Ну, об этом мне знать ни к чему. Чин какой?

— Армейских полков прапорщик.

— Вот и ладно. Можно в Комиссию по торжествам взять — с почету-то какого службу начнет — всяк, поди, позавидует. Еще кого протежировать можешь?

— Лейб-гвардии подпоручика Алексея Андреевича Ржевского, батюшка.

— Кто таков? Фамилия древняя, от князей Смоленских.

— Так и есть, батюшка. Молоденек, но нашему складу мыслей и стихи преотличные слагает. Поди, удивлю вас, коли скажу, что и супруга его ему в стихотворстве не уступает. Дочка графа Федота Каменского.

— Так это гоф-юнкера, что при государе Петре Великом мундшенком при дворе состоял?

— Его самого, сестрица графа Михайлы Федотовича, что в Шляхетном корпусе при государыне Анне Иоанновне воспитывался, а позже волонтером во французскую армию вступил.

— Почтенное семейство, ничего не скажешь. Так мы и твоего Ржевского в Комиссию возьмем, а боле, пожалуй, и не понадобится. Все вместе умом-то и пораскинем, чтобы государыне угодить.

— Хорошо-то как, что у вас, батюшка, все с ее императорским величеством заладилось. А то мы большое опасение имели, раз покойный государь император вас так всегда отличал, какого бы высочайшего неудовольствия не вышло.

— Да-с, ничего не скажу, отличал меня его императорское величество. На плацу всегда рядом с собой держал. Куда больше — полковником Преображенского полка произвел. Шутка ли! В Совете заседать посадил. Что ни день собираться в личных апартаментах приходилось. Почтение великое оказывал.

— Вот о том и думали, чтобы с рук сошло.

— Ни словечком государыня меня не попрекнула. Оно верно, что с Преображенским полком расстаться пришлось.

— Сменили вас, батюшка?

— Ни-ни! Государыня учтивейшим образом просила, чтобы самовольно ей полковничество это уступил. Что делать-то было? Уступил, а государыня публично за любезность такую меня благодарила, за одолжение.

— Что ж, можно и так?

* * *

Москва. Дом Н.Ю. Трубецкого. Левицкий один, позже — Н.Ю. Трубецкой.

Верно Теплов Григорий Николаевич говорил: Москва да Петербург — как две страны разные. Порядок иной, дома иные, к говору привыкнуть надо. В Москве каждое слово выпевают, в Петербурге оборвать торопятся. То ли время берегут, то ли собеседника уважить боятся. Все комком да швырком. Подъезды все на улицу выходят. Коли во двор, так двор на французский манер разделен: цветники да проезд для экипажей. Подъехал к дверям, сошел, и уж коляски след простыл — один швейцар в поклоне гнется: чем помочь, как доложить. В Москве во двор въедешь, тут тебе и службы, и людские, и поварня дымится, конюшня — кто лошадей чистит, кто навоз гребет. У подъезда хоть на ночь экипаж оставляй — никому как есть дела нет.

Летним временем двери и вовсе отвором стоят. Дорогу знаешь, сам в покоях хозяев найдешь. Слуги то ли спят, то ли выходить не торопятся. На Украину похоже: всем лень, всех в дрему клонит.

Вот и у князя Никиты Юрьевича Трубецкого дом петербургский — как есть дворец, а в Москве, между Большой Никитской да Тверской — усадьба целая. Григорий Николаевич с письмом велел непременно быть, сыну фельдмаршальскому представиться, Николаю Юрьевичу. Книги кое-какие передать не то что в тайности, а чтоб в глаза не бросаться. Лакея еле дозвался, себя назвал: „Ждут-с вас, господин Левицкий“. Даже в жар бросило — любезность такая.

Через анфиладу зал повел, полы что зеркало. Меблировки мало. Ее, Алексей Петрович сказывал, и во дворцах недостает. По весне в Царское Село соберутся, из Зимнего всю меблировку везут, окромя кроватей. С теми обходятся. А так и картины захватят. К осени все обратно везут. Потерь да поломок не счесть. В анфиладе у Никиты Юрьевича мебель и новомодная французская, и та, что государя Петра Великого помнит. Видно, хозяева о доме не больно пекутся.

В угловой гостиной дым от трубок. Молодых людей множество — кто за столами на бумагах планы чертит, кто на диванах спорит.

— Вы и есть господин Левицкий? Рад познакомиться. Об образе мыслей ваших слыхал, о просвещенности — тоже. Льщу себя надеждой, друзьями будем.

— Осчастливить меня хотите, князь Николай Юрьевич. Не знаю, сказывал ли вам Григорий Николаевич, что по занятию своему я всего лишь художник.

— У нас художников, господин Левицкий, немало. Евграф Чемесов — полагаю, видали его преотличнейшие гравюры. Федор Рокотов — в мастерстве портретном немалых успехов достиг. Кокоринов — архитект, что Академию художеств строит. Вы по какому ведомству служите?

— Ни по какому, князь.

— Батюшка вам поможет или кузен мой Иван Иванович Бецкой.

— Боже избави, ваше сиятельство, я не ищу протекции, но лишь одной независимости душевной и служебной.