Семь верст до небес

Вышел из шатра своего черно-серебристого, на солнце горевшего, сам властелин мавров заморских Кабашон. И злое сердце его наполнилось радостью великой, при виде поживы, но более всего при виде стен зубчатых города близкого, в коем последний князь русский с дружиной прятался от него.

– Вижу я уже башни солнцеградские, – сказал Кабашон своим верным слугам сарацинским, – сверкают они золотом. Много золота и другого богатства за стенами высокими города этого. Все вашим будет, после того как уничтожу я последнего князя на Руси, – Вячеслава. Уже вся земля его почти под ногами моими, с пеплом и кровью перемешанная. Я сотру этот город златоглавый в пыль, так что и памяти не останется от славы его прошлой. Князю же своею рукою голову отсеку, и собаками отдам на съедение.

Так сказал, и сверкнули глаза его лютой злобою. Меж тем, Вячеслав, князь Великий, уже месяц целый ожидал богатыря своего самого сильного – Горыню. Не хотел без него в поход выступать, а пока град свой укреплял. Ворота новые дубовые, железом обитые, выстроил. Сардер для них засовом служил. Рвы глубокие, по приказу княжескому, под стенами вырыли. Еду да оружье вострое, мастерами кузнецами кованое, со всех концов Руси завозили купцы городские, да всяк, кто помочь хотел. Много его успели завезти, покуда не окружил Кабашон города и не отрезал пути-дороги к нему со всех сторон Руси ведущие. Не решался Вячеслав пока в сраженье великое выступить, что судьбу Руси решить должно было. Ждал вестей с юга и запада о победах, а получал лишь недобрые вести. Войско кабашоново черной тучей прошлось по землям окраинным. Не осталось там ни одного града русского, ни одной души живой. Всех смерти предавали лютой. Печален сидел Вячеслав в палатах своих, а Дубыня с Усыней его уговаривали.

– Чего ждем, князь? – молвил Усыня, – войско же есть у нас! Дружины сильные, оружье вострое. Чего опасаемся?

– Хочу я Горыню дождаться, – ответствовал печально Вячеслав. – С ним мы еще сильнее будем.

– Нельзя нам боле ждать, князь, – вторил другу своему Дубыня, – может и нет в живых Горыни нашего, хоть и не верю я в это. А Кабашон с воинством сарацинским уже тут как тут, почитай под стенами нашими теперь лагерем стоит. Куражится! – сказал так, и кулаком погрозил иноземному воинству.

– Прав был Северин Святославович, царствие ему небесное. – добавил Усыня, – давно уж надо было в поход выступать, покуда Кабашон еще далече был. А теперь придется под стенами бой принимать.

– Стены у нас высокие, отобьемся, – подал голос боярин Серапион, что на лавке у окна сидел.

– Не сидеть в стенах, воевать врага надо, – сказал Усыня и сжал меча рукоять, – Кабашон сейчас дожидается всех сил своих, чтобы собрать их в один кулак и с нами одним ударом покончить. Потому надо нам его определить.

Смолчал тогда Вячеслав, в пол дубовый глядя. А теперь стоял Кабашон уже под стенами самыми Солнцеграда, но не шел на приступ пока, словно ждал, что Великий князь сам ключи от города принесет ему, на коленях приползет молить о пощаде. Не бывать тому!

Подошел к окну резному Вячеслав, бросил взгляд на полчища иноземные, что видать было даже из терема княжеского. Так близко подбирались кабашоновы конники, что можно было разглядеть их лица смуглые, наживы и крови алкавшие. Вдруг, из толпы сей конной, выпорхнула стрела черная и впилась в стену над головой князевой. Повернулся Вячеслав, и в гневе выдернул стрелу поганую пополам ее переломив. И уж собрался было ее наземь бросить, как узрел на кончике востром свиток махонький.

– Подойди ко мне, Викентий, – обратился к патриарху Вячеслав, – да прочти сие послание поганое, жизни меня едва не лишившее.

Подошел Викентий, языкам ученый в Византии далекой, и свиток вражеский в руки взял. Прочитав его, будто туча черная сделался старец. Но слегка помыслив, вымолвил Викентий:

– Побоюсь я, князь, тебе передавать письмо сие в том самом выраженьи, коим писано оно. Осерчаешь ты весьма на меня.

– Мне ли вражеской брехни бояться, старец, – отвечал ему Великий князь, – говори мне все тем самым слогом, что писал собака Кабашон!

– Не взыщи потом великий княже, – молвил Патриарх и стал читать:

«Если ты, навозный червь, лягушки сын последний, князь болот и топей господин, мнишь себя еще Руси владельцем, знай же Вячеслав: ты более не властен в землях сих от моря и до моря. Все твои князья уже в могиле, скоро сам последуешь туда, если не отдашься мне на милость. Заперт ты, как жук навозный в короб, смерть стучится у ворот твоих. Коли выйдешь в поле завтра в полдень, предо мной колени преклонишь, ноги мне три раза поцелуешь, может и помилую тебя. Ну, а если вздумаешь брыкаться, – к смерти лютой приготовься лучше! Завтра в полдень я иду на приступ. Жизни не оставлю никому. А тебе я сердце из груди собственной рукой своею вырву и собакам брошу на съеденье, так же как и голову твою. Смерти жди, или проси пощады!

Всей земли владетель – Кабашон».

Забурлила кровь, рассудок помутился, и родился гнев в душе у князя.