Семь утерянных драхм

Одиночество очень тяжело переносить тем, кто не знает, что оно может стать благим и принести мир душе, умирив её перед людьми и Богом. Когда ты один довольно долгое время, когда ум успокаивается, а чувства не связываются липкими нитями мира сего, ты можешь приобрести великую полноту любви и радости во Христе. Один на греческом языке означает монах. Настоящий — монах всегда один и даже в аду он остаётся монахом.

Осознание этого пришло ко мне не сразу. Так уж получилось, что я попал в тюрьму, когда мне было всего восемнадцать. Всё это уже давно прошло и поросло быльём. У нас на зоне были нормальные порядки, справедливые. Большую роль в этом сыграло наличие тюремного храма, который построили сами заключенные. Священники приезжали к нам служить по благословению владыки, они постоянно менялись — мало кто хотел долго иметь дело с осуждёнными. Это ведь тоже, в какой-то мере, призвание, поэтому я их не осуждаю. Но сам храм стал для многих местом, где зэки старались изменить себя, чтобы выйдя на свободу начать новую жизнь.

При храме была библиотека, и я брал церковные книги почитать. Они были нередко потрёпанными и зачитанными, так как принимались в дар от людей. Многие обращались к ним, потому что получали от этого утешение. Я не был исключением. Вместе с другими верующими часто составлял письма в различные храмы с просьбой о помощи. Некоторые приходы откликались и помогали нам, присылая одежду, предметы церковного обихода и даже продукты. Наиболее популярным продуктом, который нам присылали, была сгущёнка. Мы всегда радовались, получая такие посылки, и не потому, что мы были такие уж нищеброды, а потому, что кто-то на воле о нас заботился.

Нашей работой было тачать ботинки для строительных батальонов. Не завидовали мы бедным стройбатовцам! Но и нам было не лучше.

На зоне, конечно, всякое бывало, всего там хватало — и грязи, и злобы, но настоящих подонков я встречал мало. Общение с зеками убедило меня, что величайшей бедой русского человека является пьянство. Истории прихожан нашего храма на зоне были все, как на подбор, однотипными: выпил однажды, перебрал чуток, накуролесил и проснулся в отделении с больной головой и отбитыми почками. А потом какой-нибудь сержант перечислял, что ты натворил, разъяснял, сколько за это светит…

Наш храм помогал зекам привести в порядок свои мысли, тёплая вера давала надежду и прощение. А это самое главное для зека, мысли которого всегда о свободе. Для некоторых увлечение религией здесь носило временный характер, для других — нет. Но для любого зека, посещающего церковь, понятие «перевоспитание» носило здесь не издевательский, а реальный смысл. Государство, ограничивающее свободу, могло не только не перевоспитать, но и озлобить. Но со свободой вероисповедания в зону пришел свежий ветер, всколыхнувший жажду покаяния. А покаяние способно перевоспитать и самого закоренелого зека. А школой покаяния является храм.

Тюрьма губит лишь тех, кто считает себя невинно страдающим и «мотает срок» от звонка до звонка. Заключенные, понимающие, что они заслужили эти годы лишения свободы и получили по делам своим, не «мотают срок», а непрестанно укоряют себя за прошлое. И тогда к этим потерянным для общества людям нисходит Христос, Он приходит сквозь стены и колючую проволоку, наполняя узника духовным светом и радостью, вожделенной свободой в Самом Себе.

Один Бог знает, скольким людям религия помогла встать на ноги, сколько жизней спасла вера. Правда, в зону пришло много разных религий и толкований. Здесь проповедовали баптисты и пятидесятники, иеговисты и кришнаиты. Но до драк теологические споры доходили редко, да и за базаром здесь следили. В закрытом мужском сообществе все старались дружить друг с другом и не наживать врагов. Ты, например, знал, что должен этому кришнаиту пачку чая, а тот адвентист по кличке Чумак — занял у тебя на киоск, но пока не отдаёт, потому что его сестра не может правильно оформить почтовый перевод. Вначале ты здесь, на зоне, был мужиком, а уж потом приверженцем той или иной религии.

Я часто лежал в свободное время на нарах с книжкой в руках и думал, что будет со мной после того, как я выйду отсюда. Будущее не представлялось мне светлым. Многие из зеков обсуждали планы, обменивались адресами и телефонами, для того, чтобы словиться на воле и заняться преступным промыслом. Меня, как молодого и здорового пацана, также пытались привлечь, но я старался обходить людей с преступными наклонностями и не якшался с ворами и грабителями, больше находя себе место в среде мужиков. Раньше, до того, как попал за решётку, я считал себя крутым парнем, способным на многое. Пребывание в зоне разрушило иллюзии — я, конечно же, не был никаким крутым.

Я был одиночкой.

Читая религиозную литературу, я отдавал предпочтение книгам о монашестве. Особенно я любил литературу о пустынножительстве. «Лествица», Авва Дорофей и преподобный Исаак Сирин стали моими постоянными спутниками.