Семь цветов страсти

Смерть не страшна сама по себе. Она безобразна или прекрасна в зависимости от момента, который вправе выбрать мы сами — наше чувство гармонии. Запомни, лишь только смерти дано подарить любви вечность…»

— Фрау Девизо, простите, я подумала, что могу понадобиться вам. — На пороге комнаты стояла Труда. — С прибытием, добрый вечер.

— Войдите. Я только что прочла адресованное мне тетей письмо… Известно ли вам, что за история случилась с мужем Клавдии Штоффен? Я еще ребенком слышала в семье какие-то разговоры, но не улавливала суть.

— Мне довелось быть знакомой с бароном. Собственно, «бароном» все называли его по привычке. Герхардт фон Штоффен лишился титула в двадцать три года, после революции, уничтожившей империю, а с нею императорский двор и все дворянские привилегии… Тогда в этом доме работал мой дед, а его дочь, то есть моя матушка, стала прислугой молодой баронессы после того, как в 1928 году новобрачные поселились в Вальдбрунне. Пятнадцать лет назад я заменила заболевшую мать. Господина Герхардта тогда уже не было на свете… Моя покойная мать унесла с собой подробности того страшного дня, когда был убит барон… Нет, он не погиб на фронте, хотя командовал австрийскими войсками почти до самой победы — до освобождения Австрии от фашистов.

В 1943 году немецкой торпедой был потоплен корабль, на котором Штоффены отправили в Америку с друзьями и гувернанткой двоих своих сыновей — девятилетнего Хельмута и семилетнего Юргена. А через два года барон был застрелен неким человеком, любившим баронессу… Его звали Теофил Ленцер, он обладал слабым зрением и не мог воевать… Говорят, что вся дворня собиралась под окнами, когда господин Ленцер играл на этом рояле, а баронесса пела… У нее был очень хороший голос, и до замужества, как рассказывала мама, Клавдия мечтала об оперной сцене… Часто слышали, как она пела на башне, надеясь, что звуки уносит ветер…

— Неужели, Труда, этот подслеповатый музыкант Теофил убил барона? Как-то странно…

— Да, господин Штоффен вызвал его на дуэль и нарочно встал прямо под пулю. Он, вероятно, надеялся, что госпожа Клавдия обретет счастье с другим… Ведь она была на пятнадцать лет младше мужа.

— Вряд ли, — задумалась Дикси. — Скорее всего своей смертью Герхардт хотел убить их любовь.

Труда пожала плечами.

— Все это уже никогда не прояснится… Но говорят, что Клавдия вовсе не любила господина Ленцера. Поэтому сразу после дуэли он пытался убить себя. Как-то неудачно. Три дня лежал здесь с развороченным животом и не мог умереть. Просил в бреду, чтобы Клавдия пела… Страшная история… Бедняжка баронесса — сразу два гроба! Я слышала, что она и сама едва пережила все это… Такая несчастная судьба.

— Довольно, Труда. Расскажешь в другой раз.

— Да больше вроде и нечего. Баронесса часто доставала свадебное платье, в котором венчалась с господином Штоффеном. Ему было 33, а ей — восемнадцать… Она плакала здесь одна, опустив шторы, а иногда играла… Подолгу играла, до самого рассвета…

«Кого оплакивали вы, тетушка Клавдия? — Дикси посмотрела в дерзкое лицо на портрете. — Героического супруга или незадачливого музыканта? Придется выбирать версию по вкусу. И я догадываюсь, кажется: баронесса оплакивала себя — то, что не сумела уйти первой».

Поездка в имение несколько отрезвила Дикси — ее мысли о самоубийстве казались надуманно-театральными и до тошноты пошлыми. Одно дело — покончить счеты с жизнью нищей бедолаге, опустившейся, затюканной, измученной одиночеством и презрением к себе. Флакончик с желтыми пилюлями — жалкий атрибут заурядной мелодрамы. А Белая башня — замах на трагедию! Причина — оскорбленное женское тщеславие. Воинственное вдохновение мести, руководившее поступками Дикси, сменилось стыдом и разочарованием.

«Похмельный синдром, — думала она, следуя за Рудольфом в комнату Клавдии. — Тошнит от одних воспоминаний о старательной подготовке самоубийства, завещаниях, письмах. Гадость и стыд. Ведь если честно, — тебе просто-напросто нужен Майкл — испуганный, пристыженный, виноватый, вымаливающий прощение у твоих ног».

Но в комнатах баронессы витала подлинная, какая-то нелепая скорбь, несовместимая с их нарядной, кокетливой жизнерадостностью. Владелица выпорхнула отсюда, позвав за собой Дикси. Письмо, это ее письмо… Дикси перечитала его дважды, а потом, отпустив Труду, достала подвенечное платье Клавдии. Пожелтевшие брюссельские кружева, множество кропотливых мелочей — вставок, вышивок, серебряного и стеклярусного шитья. Целомудренно закрывающий шею стоячий воротничок и подозрительно узкая талия, рассчитанная, видимо, на корсет. А, впрочем, невесте ведь было всего восемнадцать… Выскользнув из своих одежд, Дикси шагнула в облако старых кружев, дохнувших ароматом сладких увядших цветов. Ее руки слегка дрожали, застегивая узкие манжеты и воротничок. А корсаж на спине не стягивался, оставляя узкую прореху. Обнаружив широкий атласный пояс, Дикси обернула его вокруг талии два раза и завязала концы спереди.