Семь светочей архитектуры. Камни Венеции. Лекции об искусстве. Прогулки по Флоренции

117. Внизу – святой Августин. Он показывает правильный метод ведения полемики – в меру твердый и в меру мягкий.

Вы должны, конечно, отличать словопрение от порицания. Защита истины всегда благородна; наказание за сознательную ложь есть нечто совсем другое. Нагорная проповедь Христа полна полемической теологии, хотя она абсолютно мягкая: «Вы слышали, что сказано… а Я говорю вам… И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете?» [Мф. 5: 43, 47] и так далее. Но Его слова: «Безумные и слепые! что больше: золото или храм, освящающий золото?..» [Мф. 23: 17] – не только указывают на заблуждение, но и порицают скупость, которая делает это заблуждение возможным.

Под троном святого Фомы и рядом с Арифметикой из ряда земных наук.

В медальоне – воин, но он не представляет интереса.

Технические замечания. Все подлинно и все прекрасно. Обратите внимание на красные ленты святого Августина, связывающие его изображение с ярко-красным цветом верхней фигуры, и сопоставьте их с нишей, образуемой одеждой Христианского права над папой, чтобы увидеть, какими разными художественными приемами достигается единство композиции.

Но скоро время второго завтрака, друзья мои, а вам еще, наверное, предстоит делать покупки.

Шестое утро Пастушья башня

118. Я вынужден прервать описание Испанской капеллы следующими далее заметками о скульптуре колокольни Джотто, во-первых, потому, что в настоящее время готовится к печати содержащее неточности сообщение об этой скульптуре, а главным образом – из-за того, что я не могу завершить свою работу в Испанской капелле до тех пор, пока один из моих оксфордских помощников, господин Кэрд[219], не закончит историческое исследование, связанное с нею, которое он предпринял для меня. Я сам написал анализ четвертой стены, считая, что там в каждой сцене повторяется фигура святого Доминика. Господин Кэрд усомнился в этом и представил мне точные доказательства своего предположения[220], что изображенные монахи-проповедники являют собой в каждой сцене разные лица. Кроме того, мне указали на некоторые ошибки, которые по небрежности вкрались в мое описание фресок, посвященных наукам[221], и, наконец, другой мой молодой помощник, Чарлз Мюррей[222], помощь которого, однако, заключалась главным образом в противодействии, сообщил мне о различных важных открытиях, сделанных за последнее время им и усердными немцами в вопросах, касающихся достоверности того или иного изображения, на что я должен был обратить свое внимание; особенно он настаивает на том, что картина в Уффици, которую я принимал за произведение Джотто, принадлежит Лоренцо Монако[223]; это вполне возможно, но тем не менее ни на йоту не умаляет значения написанного мною об этой пределле, а также ничуть – если вы только правильно смотрите на вещи – не может изменить то представление о Джотто, которое я старался до вас донести. Художникам свойственно так понимать картины, антикварам и торговцам картинами – по-другому; последние особенно проницательны и основывают свои утверждения на доскональном знании особенностей полотна, красителей и манеры наложения мазков, но в этом знании может совершенно отсутствовать всякое понимание достоинств самого искусства. Многие опытные торговцы в больших городах Европы, вероятно, обладают более вескими доводами относительно подлинности произведений, чем я (учтите, если вы имеете возможность узнать об их доводах). Но при этом они могут сообщить вам только, что эта картина принадлежит кисти того или иного мастера, но никогда не говорят, в чем достоинства данного художника или его картины. Так, однажды я принял рисунки Варлея[224] и Коузинса[225] за ранние эскизы Тёрнера и вынужден был согласиться с торговцами, что они более сведущи, чем я, в вопросе подлинности этих рисунков; однако торговцы не знают Тёрнера и его достоинств так, как знаю я. К тому же я могу снова и снова ошибаться в сомнительных произведениях ранних последователей Джотто, определяя принадлежность какой-либо картины тому или иному мастеру, но вы увидите (и я говорю это скорее с сожалением, чем с гордостью), что в настоящее время я просто-напросто единственный человек, кто способен указать действительную ценность каждой из них; вы увидите, что если я обращаю ваше внимание на произведение, то оно заслуживает этого, и что те свойства, которые я отношу к художнику, действительно характерны для него и верно угаданы мною, несмотря на неразбериху неверно приписанных ему произведений, которым тем не менее присущи схожие черты. Так, когда я принял Коузинса за Тёрнера, я основывался на кусочке тонко написанного неба, который, однако, ничего не говорил торговцу, но по существу был тёрнеровским, а какой-то другой художник мог лишь изредка сравняться с ним; торговец же обращал внимание только на свойства ватмановской бумаги, какую употреблял Коузинс и никогда не употреблял Тёрнер.