Семь светочей архитектуры. Камни Венеции. Лекции об искусстве. Прогулки по Флоренции

143. Итак, пред вами два крупных деления человеческого ума: один довольствуется цветом предметов, независимо от того, темны ли они или светлы, другой ищет чистого света как такового и боится тьмы как таковой. Один довольствуется цветным образом, кажущейся формой предметов; другой ищет их настоящую форму и сущность. При этом, как я сказал, школа познания в поисках света обретает и темноту, которую приходится принимать и с которой нужно считаться; ища форму, она вынуждена иметь дело и с бесформенным или со смертью.

Школа цвета в Европе, если употребить в самом широком смысле слово «готический», в сущности, готически-христианская; она преисполнена утешения и мира. Школа света, в сущности, школа греческая и полна скорби. Не могу сказать вам, какая из них права или какая менее ошибается. Скажу только то, что знаю, а именно – что существенное различие между ними заключается в следующем: готическая школа, или школа цвета, всегда полна веселости, греческая же постоянно подавлена мраком смерти, и чем крупнее ее мастера, тем сильнее давит их призрак смерти. Самый крупный художник этого рода, чьи произведения я могу указать вам, – это Гольбейн. За ним следует Леонардо, а затем – Дюрер. Но из всех трех Гольбейн – величайший, и с его помощью я легко представлю вам обе школы во всей полноте.

144. Вот фотография весьма характерного произведения великой школы цвета. Его автор – Чима да Конельяно, горец, подобно Луини, родившийся во Фриули, у подножия Альп. Он был наречен в честь Иоанна Крестителя и здесь изобразил святого, имя которого носил; вся картина полна мира, страстной веры и надежды, глубокой радости пред светом неба, плодами, цветами и даже сорной травой. Она была написана для церкви Богоматери, находящейся в венецианских садах, La Madonna dell’Orto (собственно – «Мадонна огорода»); на ней есть цветы и дикая земляника родных гор автора, проглядывающая сквозь траву.

Кроме нее, я представлю вам величайшее произведение школы света и тени – величайшее, так как Гольбейн тоже был колористом, но по существу принадлежит к школе chiaroscuro (света и тени). Вы знаете, что, помимо портретов, его имя прежде всего связывается с картиной «Танец Смерти». Я не буду показывать ужасов этой картины, а представлю вам фотоснимок его известной картины «Мертвый Христос»: вы сразу увидите, до какой степени христианское искусство этой школы подавлено ее правдивостью и вынуждено видеть страшное даже в том, во что более всего верит.

Вы можете подумать, что я показываю эти контрасты, чтобы подогнать факты под мою теорию. Но возьмите «Рыцаря и Смерть» Дюрера, его лучшую гравюру. Если бы у меня здесь была «Медуза» Леонардо, написанная им в детском возрасте, вы увидели бы, что ее автор находился в тех же тисках. Вы не можете не удивиться, почему при столь печальном характере этой великой греческой, или натуралистической, школы я назвал ее «школой света», – потому, что только через страстную любовь к свету ей становится видимой тьма и только через страстную любовь к истине и форме ее привлекает все таинственное. Когда, постигнув все это, она объединяется со школой цвета, тогда является совершенное, хотя всегда задумчиво-грустное искусство Тициана и его последователей.

145. Но помните, что его первые шаги и его сила все же находятся в зависимости от греческой скорби, от греческой религии.

Школа света основывается на дорическом культе Аполлона и на ионическом культе Афины как божеств света и воздуха. При этом каждое из этих божеств связано с соответствующим противоположным божеством смерти: Аполлон – с Пифоном, Афина – с Горгоной; Аполлон как жизнь в свете противопоставлялся земному духу тления во тьме, Афина как жизнь в движении – Горгоне, духу смерти в неподвижности, духу, который замораживает и превращает в камень. Оба великих божества обрели славу благодаря злу, которое они победили. Оба они, когда разгневаны, принимают в глазах людей форму того зла, которое им противопоставляется: Аполлон умерщвляет отравленной стрелой и мором, Афина – холодом, черным щитом, находящимся у нее на груди.