Семь столпов мудрости

Не проходит и месяца, как война заканчивается капитуляцией Германии; теперь Лоуренсу предстоит участвовать в мирной конференции, на которой мир будет переделен по-новому. Пока медленно тянутся переговоры, он (скорее всего, по совету Хогарта) начинает писать воспоминания о войне на Среднем Востоке. Он сознает, что должен это сделать как очевидец событий, который притом постоянно вел дневники, писал бесчисленные рапорты и сделал множество фотоснимков (которые, впрочем, в его издание книги не попадут). Ему, кроме того, надо просто выговориться, «освободить свою голову» от мучительных воспоминаний о войне, что хранит его память, перенести их на бумагу. И он не может отказаться от давней мечты — написать великое литературное произведение…

FleetinG

СЕМЬ СТОЛПОВ МУДРОСТИ

С.А.

Я любил тебя, и вот собрал в руках людские волны,
            и в небе звездами завет свой начертал —
Добыть тебе Свободу, гордый дом семи столпов,
            чтобы глаза твои сияли мне, когда
                                    Мы придем.

Смерть мне была прислужником в пути, что, приближаясь,
                               тебя заметил:
Твою улыбку видя, он жестоко взревновал, и, забежав вперед,
                               тебя уволок
                                В свое безмолвие.

Любовь, дорогой утомленная, искала тело, ставшее для нас
                  на миг наградой,
Прежде чем образ твой сокрыла мягкая рука земли,
                  где станет пожирать безглазый червь
                                    Твои останки.

Меня молили завершить наш труд, тот нерушимый дом,
                              в память о тебе,
Но, чтобы памятник достойным был, я расколол его, не завершив: и вот
Ничтожества сползаются, себе устраивая норы
                              в изломанной тени
                                    Твоего дара.

Мистер Джеффри Доусон[1] убедил колледж Всех Душ предоставить мне свободное время в 1919–20 годах, чтобы я мог написать об Арабском Восстании. Сэр Герберт Бейкер[2] позволил мне жить и работать в его вестминстерских домах.

Книга, написанная таким образом, вышла в пробном оттиске в 1921 году; затем ей посчастливилось встретить друзей и их критику. В особенности она обязана мистеру и миссис Бернард Шоу бесчисленными предложениями огромной ценности и разнообразия: а также всеми присутствующими в ней точками с запятой[3].

Здесь нет претензий на беспристрастность. Я сражался сам по себе, посреди своей навозной кучи. Прошу считать эту книгу личным пересказом событий, извлеченным из памяти по кускам. Я не мог делать заметки как положено: в самом деле, было бы нарушением долга перед арабами, если бы я подобным образом собирал цветы, пока они сражались. Мои вышестоящие офицеры, Вильсон, Джойс, Доуни, Ньюкомб и Дэвенпорт могли бы каждый рассказать по такой же истории. То же смогли бы сделать Стирлинг, Янг, Ллойд и Мейнард; Бакстон и Уинтертон; Росс, Стент и Сиддонс; Пик, Хорнби, Скотт-Хиггинс и Гарланд; Уорди, Беннетт и Мак-Индоу; Бассетт, Скотт, Гослетт, Вуд и Грей; Хайнд, Спенс и Брайт; Броуди и Паско; Гилман и Грайзентуэйт; Гринхилл, Доусетт и Уэйд; Хендерсон, Лисон, Мейкинс и Ньюнен.

И еще много было других вождей или одиноких воинов, к которым несправедливы эти зарисовки, выделяющие меня. Еще более, конечно, они несправедливы, как и все военные истории, к безымянным рядовым: которым не достается заслуженной доли похвал, пока они не напишут свои донесения.

Т.Э.Ш.

15 августа 1926 г., Крэнвелл

Вступительная глава

Приведенная здесь история была впервые записана в Париже во время мирной конференции, на основании заметок, которые я набрасывал каждый день в походе, дополненных несколькими рапортами, которые я посылал своему начальству в Каире. Впоследствии, осенью 1919 года, первый набросок и некоторые из заметок были утеряны. Мне казалось исторической необходимостью воспроизвести этот рассказ, так как, может быть, никому, кроме меня, в армии Фейсала не приходило в голову записывать то, что мы чувствовали, на что надеялись, что испытали. Поэтому с чувством тяжелого отвращения он был восстановлен в Лондоне зимой 1919–20 годов по памяти и моим уцелевшим заметкам. Я не заучивал свои записи наизусть, и, возможно, вкралось несколько фактических ошибок — не считая подробностей, дат или цифр — но очертания событий и их значимость потерялись за туманом новых интересов.