Семь столпов мудрости

Жир был обжигающим. То и дело человек с восклицанием ронял то, что вычерпнул, и не без удовольствия совал свои обожженные пальцы в рот, чтобы охладить их, но они упорно продолжали, пока, наконец, их черпаки не начинали громко звенеть по дну горшков, и с торжествующим жестом они выуживали нетронутые потроха из укромного места в подливке и впивались в них разинутыми челюстями.

Два человека поднимали каждый маленький котелок и наклоняли его, плеская жидкостью на мясо, пока рисовый кратер не наполнялся, и отдельные зерна на краю плавали в этом изобилии; и они все еще лили, пока, среди наших удивленных возгласов, жир не бежал уже через край, застывая лужицей в пыли. Это был последний штрих великолепия, и хозяин приглашал нас приступить к еде.

Мы притворялись, что не слышим, как того требовали хорошие манеры; наконец мы «слышали» его и удивленно смотрели друг на друга, каждый подталкивал соседа начать первым; и вот Насир застенчиво поднимался, и за ним подходили мы все, опускались на одно колено вокруг подноса, протискиваясь и прижимаясь, и, наконец, все двадцать два человека, на которых хватало места, обступали поднос с пищей. Мы отворачивали правые рукава до локтя, и, вслед за Насиром, с тихими словами: «Во имя Бога, милостивого и человеколюбивого», — разом окунали их внутрь.

Сначала, по крайней мере, для меня, это было рискованно, поскольку жидкий жир был так горяч, что мои непривычные пальцы редко могли вынести это: и вот я перебрасывал в руках, остужая, ломоть мяса, пока раскопки других не подтачивали мой участок риса. Мы скатывали между пальцами (не пачкая ладонь) аккуратные шарики из риса, жира, потрохов и мяса, скрепляя их мягким нажатием, и отправляли в рот посредством большого и указательного загнутого пальца. При надлежащем умении такой шарик был плотным, и руки оставались чистыми, но когда лишнее масло и кусочки цеплялись, остывая, за пальцы, их приходилось тщательно облизывать, чтобы следующая попытка прошла удачнее.

Когда гора мяса уходила вниз (никто на самом деле не заботился о рисе, деликатесом было мясо), один из вождей ховейтат, что ели с нами, вынимал кинжал с серебряной рукояткой, увенчанной бирюзой, шедевр с подписью Мохаммеда ибн Зари из Джауфа[78], и вырезал крест-накрест из самых больших костей куски мяса, легко разрываемые пальцами; они лучше проваривались, и все следовало располагать по правую руку, она одна считалась почетной.

Наш хозяин стоял рядом с кругом, подбодряя аппетит благочестивыми излияниями. На предельной скорости мы выкручивали, рвали, резали и объедались: без слов, так как разговор оскорбил бы качество трапезы, хотя было позволительно улыбнуться в благодарность, когда душевный гость передавал отборный кусочек, или когда Мохаммед эль Дейлан с важным благословением вручал огромную пустую кость. В таких случаях я отвечал на любезность, передавая какой-нибудь неописуемо жуткий кусок потрохов; такая дерзость радовала ховейтат, но благородный, аристократичный Насир смотрел на это без одобрения.

В продолжение пиршества некоторые из нас почти заполняли желудки и начинали развлекаться, бросая взгляды по сторонам на остальных, пока не замедляли движение, и, наконец, прекращали есть: локоть на колене, рука висит от запястья над краем подноса, с нее капает, в то время как жир, масло и разбросанные зерна риса остывают, и липкий белый жир склеивает пальцы. Когда все прекращалось, Насир многозначительно прочищал горло, и мы торопливо поднимались со словами: «Да вознаградит тебя Бог, о хозяин»,— и толпились снаружи среди веревок палатки, пока следующие двадцать гостей не приходили нам вослед.

Те из нас, кто отличался изысканными манерами, шли к краю палатки, где полог ткани крыши, за последними столбами, свешивался, как занавес; и этим общественным носовым платком (из жесткой козьей шерсти, которая была гибкой и лоснилась от частого использования) счищали толстый слой жира со своих ладоней. Затем мы возвращались на свои места и со вздохом занимали их снова, в то время как рабы, оторвавшись от своей доли, бараньих черепов, обходили наш ряд с деревянной лоханью с водой и чашкой для кофе в качестве черпака, чтобы полить нам на пальцы, пока мы терли их куском мыла, принадлежащим племени.

Тем временем второй и третий круг сидел у блюда по очереди, и затем следовала еще чашка кофе или стакан чая, похожего на сироп; наконец, приводили лошадей, мы пробирались к ним и садились в седло, воздавая тихую хвалу хозяевам, пока мы проходили. Когда мы поворачивались спиной, дети в беспорядке спешили к разоренному блюду, выхватывая друг у друга обглоданные нами кости, и бежали прочь, унося куски, которые могли проглотить в безопасности за далекими кустами: а сторожевые собаки со всего лагеря подкрадывались и хватали куски, и хозяин палатки кормил отборной требухой свою борзую.

Глава XLVII