Семь столпов мудрости

Они вылетели при полуденном зное. Тяжелый груз не позволял им подняться высоко. Турки, всегда в полдень предававшиеся сну, были застигнуты врасплох. Летчики сбросили тридцать бомб: одна из них заставила замолкнуть батарею, другие убили десятки людей и животных. Облегченные машины взвились ввысь и помчались обратно. Арабы торжествовали, турки же серьезно переполошились.

Третьим нашим средством отражения их наступления являлась помеха работе железной дороги. К середине сентября мы, в соответствии с нашим планом, произвели на ней значительные разрушения.

Я решил воскресить старую идею закладки мины под поезд. Британские саперы, а в особенности генерал Райт, главный инженер Египта, поощряли меня к этому. Райт даже прислал необходимые приборы: взрыватель и изоляционный кабель.

Взрыватель был заключен в запертый белый ящик, очень тяжелый и грозный. Мы вскрыли его, и я подробно ознакомился с устройством. Когда я почувствовал, что отлично разбираюсь в нем, мы приступили к разработке деталей.

Наиболее доступной и многообещающей мишенью казалась Мудоввара, железнодорожная станция с водой в восьмидесяти милях к югу от Маана. Взорванный там поезд привел бы врага в замешательство.

Пока мы работали над подготовкой набега, наши аппетиты возрастали. Мудоввара показалась уязвимой. Триста людей могли внезапным натиском занять ее. Это явилось бы крупной победой, ибо глубокие колодцы этой станции были единственными в безводной области ниже Маана.

Итак, 7 сентября 1917 года мы двинулись вверх по вади Итм, чтобы в Гувейре забрать у Ауды наших людей ховейтат. Сентябрь являлся скверным месяцем. Несколько дней тому назад в тени пальмовых садов побережья Акабы термометр показывал сто двадцать градусов по Фаренгейту48. К полудню мы сделали привал под утесом, а вечером проехали лишь десять миль перед тем, как стать лагерем на ночь.

На следующий день с утренним зноем мы уже приближались к Гувейре. Отряд безмятежно пересекал песчаную розоватую равнину, заросшую серо-зеленым кустарником, когда в воздухе внезапно раздалось гудение. Мы быстро свернули наших верблюдов с открытой дороги в кустарник, где они оставались бы незаметными для неприятельских летчиков. Груз из гремучего студня, моего любимого и самого мощного взрывчатого вещества, и множества начиненных аммоналом снарядов был бы малоприятным соседом при бомбардировке нас с аэропланов.

Мы хладнокровно прождали в седле, пока аэропланы дважды совершали круги над утесами Гувейры против нас и сбросили три разорвавшиеся с шумом бомбы.

Аэроплан в Гувейре являлся странным регулятором общественной жизни. Арабы, встававшие, как всегда, до рассвета, беспрестанно ждали его: шейх Мастур сажал раба на вершину утеса, чтобы тот подавал сигнал об опасности. Когда приближался неизменный час, арабы устремлялись к скалам, болтая с показной беспечностью. Забравшись под скалы, каждый искал себе выступ по собственному вкусу. За шейхом Мастуром карабкалась толпа его рабов, неся его кофе на подносе и ковер. Усевшись в тенистом уголке, он заводил с Аудой разговор, пока по кишащим людьми утесам не пробегала легкая дрожь возбуждения при первых звуках песни мотора над ущельем Штар.

Все прижимались к горным склонам и молчаливо ждали, между тем как враг тщетно кружил над малиновыми утесами, испещренными тысячами ярко одетых арабов, гнездящихся, как ибисы, в каждой щели.

Аэроплан сбрасывал от трех до пяти бомб, в зависимости от дня. Густой дым от их взрывов оседал на зеленой равнине плотными клубами черной пены, корчась в безветренном воздухе, прежде чем рассеяться. Когда резкие удары падающих бомб доносились до нас, заглушая шум машин, мы затаивали дыхание, хотя и знали, что они нам ничем не грозят.

Мы с радостью покинули шумную Гувейру. Как только мы отвязались от эскорта мух, сделали привал, так как спешить нам было некуда. Душный воздух облегал наши лица, словно железные маски.

Поздно днем мы отправились дальше. На ночь остановились под густой завесой тамарисковых деревьев. Наш лагерь казался прекрасным на фоне вздымающегося позади нас утеса высотой в четыреста футов, багряно-красного в солнечном закате. Под нашими ногами расстилалась светло-желтая глина, твердая, как мостовая, ровная, как поверхность озера. С одной стороны на низком гребне росла роща тамарисков с бурыми стволами, увенчанными редкой и пыльной бахромой зелени, увядшей от засухи и солнечного жара.

Мы направлялись в Рамлу, являвшуюся самым северным источником, которым пользовалось племя бени-атийе. Даже несентиментальные люди ховейтат, подстрекая мое воображение, говорили, что там прекрасная местность.

Очень рано, когда звезды еще сияли в небе, меня разбудил Аид, сопровождавший нас смиренный шериф клана харита. Он подкрался ко мне и прошептал придушенным голосом:

– Господин, я ослеп.

Я заставил его лечь возле себя, чувствуя, что он дрожит, словно в ознобе. Но все, что он мог мне рассказать, сводилось к тому, что ночью, проснувшись, он не мог ничего рассмотреть, испытывая лишь боль в глазах. Солнечные лучи выжгли его глаза.