Семь смертных грехов Германского Рейха в Первой мировой войне

Для этого последнего процесса наилучшим примером является как раз названный, далеко ещё недостаточно изученный переход оппонентов Аденауэра из пятидесятых от их тогдашней политики воссоединения к политике признания семидесятых. По-видимому, они совершили разворот; однако они свой разворот не осознали, и в действительности в их позиции также устанавливается некая константа, даже двойная константа: в то время, как и позже, они хотели проводить политику мира; и в то время, как и позже, они хотели насколько можно оберегать национальную общность – посредством воссоединения, пока оно представляется возможным на мирном пути (ведь имело место советское предложение с 1952 до 1955 года), через взаимное признание и добрососедское сближение обоих немецких государств, после того как воссоединение по рецепту Аденауэра оказалось недостижимым. Это произошло в ходе берлинского кризиса с 1958 до 1962 года, и эти кризисные годы следует, пожалуй, сегодня в ретроспективе осознавать как побуждение немецкого переосмысления, которое всё ещё не прекращается. Берлинский кризис начался для немцев шоком, продолжился разочарованием и привёл к переосмыслению с переработкой этого разочарования.

Шок состоял в том, что это Советы, а не западные державы, в 1958 году в Германии предприняли наступление. Аденауэр всегда обещал немцам, что Запад после перевооружения и присоединения Федеративной Республики сможет "разумно разговаривать" с Советами о немецком воссоединении и мирном договоре с воссоединённой Германией с позиции силы.

Вместо этого теперь это были вдруг Советы, которые явно ощущали себя в сильной позиции, из которой, как они полагали, могут выставлять требования западным державам – требования, которые в форме ультиматума Хрущёва в ноябре 1958 года сводились к уходу Запада из Берлина. За шоком последовало разочарование – разочарование позицией западных держав, не особенно жёсткой и прочной, но скорее смущённой и обременительной, с самого начала ищущей компромиссов, которая, в конце концов, после многолетнего дипломатического покера привела к разрешению кризиса путём постройки Берлинской стены. Это решение было принято западными союзниками с облегчением: оно означало всё-таки отказ Советов от их прежнего требования к западным державам покинуть Берлин. В Германии оно было, напротив, расценено как позорное поражение и глубокое разочарование, поскольку оно означало не только конец переправки беженцев через Берлин, но и неявно отход западных союзников к чисто оборонительной немецкой политике, да, окончательное признание и легитимизацию раздела Германии – а теперь также и Берлина. Сегодня почти забыто, что в последние годы правления Аденауэра и Кеннеди германо-американские отношения были нарушены столь же глубоко, как и сегодня, – с обратными приметами. Прежде это были немцы, которые были оставлены в беде и чьими интересами пренебрегали; американцы в качестве приоритета выбирали мир и разрядку. Немцы настроились на холодную войну; американцы вдруг не хотели больше ничего об этом знать. Прежде немцы тихо упрекали американцев в том, что те не были готовы к тому, чтобы рисковать войной ради общих, однако всё же преимущественно немецких интересов. Сегодня всё наоборот. Тогда были "пацифистами и нейтралистами" американцы в глазах немцев, сегодня ими являются немцы в глазах американцев.

Ирония состоит в том, что столь осуждаемая сегодня в Америке перемена германской позиции в последующем и постепенно устанавливающемся понимании немцев позиция американцев в Берлинском кризисе имеет свою исходную точку. Прежде всего было много безмолвной досады и громкого оплакивания относительно "позорной стены". Затем, мало-помалу, возник вопрос: "Да, что же могли бы сделать американцы?" Они именно в Берлине при чрезвычайном обострении легко попали бы в положение, когда должны были бы сделать первый выстрел (у русских имелись возможности бескровной блокады); и они не смогли бы защищать Берлин без атомной эскалации или угрозы эскалации. Размышления о Берлинском кризисе и его возможном альтернативном ходе впервые привели многих немцев к осознанию того, что в действительности означала бы атомная война на немецкой земле – или стала бы означать; постепенно выработалось чувство "мы ещё раз пришли к этому"; позволило постепенно разочарованию стать облегчением; так что Кеннеди, в конце концов, спустя два года после строительства стены, мог быть встречен в Берлине с ликованием, в то время как прибывший с ним Аденауэр оставался незамеченным, как человек, который обещал слишком много.