Семь смертных грехов

– Ты ошибаешься, братец, – ответил брат Макарий. – У еврея есть свой Иегова, что значит по-нашему бог. И у того такая же саженная борода, как у господа бога, что нарисован у отцов-кармелитов на алтаре.

Эконом недоверчиво покачал головой.

– Так ведь еврейский бог совсем не похож на нашего.

– Я не буду вести с тобой богословских рассуждений: ты туповат и ничего не понял бы, а жизнь твоя после этого была бы отравлена мыслями. Может, бог-то и не похож, зато дары божьи – вино и пиво – одинаковы, а это меня занимает больше всего.

– Говорят, – сказал все еще не убежденный эконом, – что евреи берут кровь младенцев и добавляют ее в разные напитки, чтобы навлечь на христиан вечное осуждение и гнев божий.

Квестарь хлопнул эконома по лбу.

– Если бы ты мог, братец мой, выпить вина в количестве, соразмерном твоей глупости, то брюхо твое заняло бы целый город с окрестностями. А ты этих младенцев видел?

– Да так говорят. Пан мой сам об этом рассказывал…

– Слуга всегда стоит своего господина. Ты темный нечестивец, и все тут. Кровь младенцев, вот оно что? Стукнуть бы тебя как следует, да жаль. А как ты, остолоп, расправился с мужиком на лугу? Так его отделал, что у того кровь ручьем лилась по спине.

– Отец мой, я рук к этому не прикладывал. Ты же сам видел.

– Еще того хуже, ты других, более глупых, поощрял к этому. Уж лучше помалкивай, а то у меня руки так а чешутся проехаться по твоей гнусной физиономии. А теперь бери мешок да пойдем в корчму, потому что я чувствую себя, как святой пустынник, желудок которого наполнен одними дикими кореньями.

Они распахнули дверь в кухню, откуда дохнуло на них спертым воздухом и кислым запахом пива.

Мойше всплеснул руками, что-то выкрикнул гортанным голосом и подбежал к ним чуть не плача.

Квестарь схватил его за руку, остановил и ласково сказал:

– Я не приветствую тебя словом божьим потому, что ты христопродавец, однако я дам тебе возможность очиститься от грехов. Мы очень утомились и хотим есть и пить.

– Ну, а если я не дам? Почему я должен давать? Где это сказано, что я должен кормить и поить? Я старый еврей, и меня ваш закон не касается. У меня свой закон. Он мне тоже денег стоит.

Эконом презрительно сплюнул.

– Ты, мой дорогой Мойше, не говори лишнего, – улыбнулся квестарь, – ведь священное писание мудрее тебя, а там сказано как отрезано, что…

– Священное писание – мудрая книга, но священное писание не знает, что старый арендатор вот этой корчмы ничего не зарабатывает.

Брат Макарий махнул рукой и прошел мимо Мойше. Он с удовольствием расположился на скамье, а эконому велел сесть в углу. Дым ел глаза, и привыкнуть к нему было трудно. Лишь спустя минуту брат Макарий заметил, что на соседней скамье сидит пан Гемба и дружески беседует с кувшином вина.

– Эй, милостивый пан Гемба! – воскликнул квестарь, распуская пояс, чтобы тот не помешал при еде.

Мойше беспокойно переминался с ноги на ногу.

– Что же мне делать?

– Ты делай свое дело, это тебе зачтется в небесах.

– А на что мне небеса?

– Я думал, что ты старый, умный еврей. Когда ты попадешь на небо, святой Петр спросит тебя: «Что ты сделал нашему дорогому квестарю из кармелитского монастыря?». А ты ему ответишь: «Накормил досыта и напоил допьяна». Святой Петр разрешит тебе войти. И скажет: «Теперь я тебе прощаю то, что ты своевременно не принял христианства».

Пан Гемба долго присматривался к квестарю, наконец, раскрыв объятия, закричал на всю избу:

– Так это ты, поп, что так здорово умеешь молоть языком?

– Я самый, милостивый пан.

Шляхтич захлопал в ладоши.

– Вот здорово! Я с удовольствием расцеловал бы твою рожу, да ты низкого рода, поэтому негоже мне это делать.

– И я рад был бы сделать это, да от тебя так разит водкой, что я могу без памяти свалиться, потому что я, как невинный агнец, давно ничего не нюхал.

– Ну, что же дальше будет? – пытался выяснить корчмарь.

Шляхтич швырнул в Мойше кубком, а сам придвинулся вместе с кувшином к квестарю.

– Как я тебя увидел, на душе легче стало. Тоска меня грызет, развесели, поп, награжу щедро.

– Слышишь? – обратился брат Макарий к корчмарю. – Вот шляхтич и разрешил наш спор. Скажи-ка этому Иуде, брат, а то и он не верит.

Пан Гемба подкрутил ус и хотел пинком принудить Мойше отойти, но потерял равновесие и не упал лишь потому, что ухватился за стол.

– Не бойся, поп, – прослезился шляхтич, – я не позволю тебя обижать. Не будь я Гемба, не позволю. Пояс заложу, а наешься досыта.

– Как пан прикажет, – сдался корчмарь и отошел в глубь комнаты.

– Тошно мне, – наклонился пан Гемба к квестарю, – Сосет под ложечкой. Ох, тошно. Я бы, поп, последнюю Деревню продал, только бы тоску прогнать.

– А где же, пан Гемба, этот твой ученый, пан Литера?

– Дурак он! Дурак! – закричал шляхтич, прикладываясь к кувшину, затем вытер усы и повторил: – Дурак!

– Конечно, он был не самый мудрый из ученых, каких мне доводилось встречать, но по-латыни болтал здорово.

– Вот именно! – подтвердил пан Гемба. – А все же он дурак!

– Не спорю, однако и дураки бывают разных сортов, а пан Литера не самый глупый из них.

– Не самый глупый, а удрал.