Семь смертей Лешего

И тогда им все стало ясно и это знание, понимание, лишило рассудка, сломило остатки воли. Они выли, дико, по-звериному, от этого воя становились дыбом волосы у повидавших всякого на своем веку, сельчан. Изба пылала, опаляя жаром на десятки метров окрест, а у крестьян по коже гулял озноб, вызванный нечеловеческим, звериным воем, доносящимся из сердца пылающего ада. И казалось сельчанам, что комиссары уже давным-давно мертвы, и это их звериные душонки сбросив тяжкое бремя телесных оков, вопят и мечутся в дикой злобе и тоске, не зная выхода, черные и неприкаянные, проклятые небом и ненужные даже аду. Мерзкие душонки, бесплотными серыми тенями, мечутся внутри очищающего пламени, и голосят, погибая безвозвратно.

Под аккомпанемент безумного рева, все более хмурыми и сосредоточенными становятся лица собравшихся вокруг пылающей избы, сельчан, все крепче сжимают мозолистые руки, привычные к тяжелому крестьянскому труду, приклады обрезов. Словно не доверяя крепким стенам и надежному колу, подпирающему дверь, опасаясь, что вдруг выскользнет скользкой змеей из пылающего огненного плена чья-нибудь черная душонка, выскользнет, ударится о землю, и, превратившись в чернильного ворона, с громким клекотом взмоет ввысь. Победно каркая, взмахнет крылами и загребая воздух, рванет в городище, где на жирных комиссарских пайках жирует, пьянствует, блядствует, немереная стая подобных пернатых тварей, убийц и падальщиков. И чтобы не прилетела сюда, не нашла дорогу смертоносная черная стая, и стоят подобно истуканам сельчане, настороженно вглядываясь в отблески пламени, готовые в любой момент пустить в ход оружие, если хоть что-то, попытается оттуда незаметно ускользнуть. И не было, да и не могло быть никаких шансов у твари, дерзнувшей совершить подобное. Село лесное, дремучее, здесь каждый человек и не только мужского пола, привык с раннего детства, также умело обращаться с оружием, как с лопатой, или вилами.

И твари, надсадно ревущие в огне, словно осознав бессмысленность и тщету несбыточных надежд на спасение, смирились. Вскоре все незримо переменилось. Что-то было не так и несколько, показавшихся вечностью, минут, люди силились понять, что именно изменилось в мире. Понимание пришло позже. Тишина. Вот что насторожило, заставило искать причину внезапной перемены. Наступила тишина, жуткий вой, безостановочно доносящийся из огненного ада, внезапно смолк.

Огонь, вспыхнувший в ночи, угас с первыми лучами солнца, когда в радиусе досягаемости его прожорливой пасти, не осталось ничего, чем он мог бы еще поживиться. Огонь угас, оставив после себя лишь яркую груду кроваво-красных углей, потрескивающих и разбрасывающих по сторонам, фейерверки ослепительных искр. И напрасно всматривались сельчане в слепящее огненное марево, силясь уловить движение в его глубине. Ничто не могло, не имело права уцелеть в подобном пекле. Даже останков тел похвалявшихся перед городскими сучками затянутых в кожу комиссаров, не осталось. Огонь, этот великий очиститель, пожрал все, очистив пусть и небольшую, но все же частичку мира, от покрывшей ее скверны.

Дед Егор не говорил напрямую, принимал ли он участие в избавлении родного села от красной заразы, но судя по красочным подробностям в его рассказе, видя блестящие от возбуждения глаза, можно было догадаться о том, что был там старый, и не просто сторонним наблюдателем, а одним из активных участников описываемого действа. А если пойти еще дальше в догадках и предположениях, можно прийти к мысли о том, что именно дед был тем самым селянином, что подпер двухпудовым колом, дверь сельской управы, преградив выход наружу, красной сволочи.

1.3. Второе пришествие советской власти

Где-то через месяц из города прибыла комиссия. Понаехали, поналетели черные, затянутые в кожу вороны, суя в каждую дыру любопытствующий клюв, пытаясь узнать, что же в действительности произошло в ту памятную ночь месяц назад, и нет ли в этом происшествии умысла со стороны злобных людишек, коим не по нутру пришлась советская власть. Недели две ходили они по дворам, вынюхивая, выспрашивая, но так и не добились ничего, нет здесь врагов советской власти, и не найти их никогда, если не записывать поголовно во враги, всех жителей деревни. Конечно, были у комиссии подозрения, причем очень сильные, но уличить людей во лжи и преднамеренном обмане, они не смогли. Сельчане, словно сговорившись, твердили одно и тоже, мол, спали, не видели, не слышали ничего, и лишь по утру обнаружили пепелище на месте сельской управы.