Семь смертей Лешего

Больничное начальство отстранило его сначала от серьезных операций, требующих особых навыков, а затем и вовсе лишило хирургической практики. Но выгнать его из медицины не могло даже самое высокое начальство, ведь некогда прекрасный хирург, а ныне алкаш и бездарь, доктор Мельниченко, был членом партии, едва ли не с момента ее образования. С партией, и прежде, и сейчас, никто не желал связываться, зная, чем это может обернуться. Его просто терпели, регулярно выплачивали зарплату, поручив несложные дела по административной части.

Сколько бы длилась эта головная боль для больницы, неизвестно, если бы в далеком и глухом селе Шишигино, не освободилась вакантная должность фельдшера. Прежний доктор, занимавший должность еще царских времен, древний и седой как лунь старик, благополучно отдал богу душу. Поскольку он не имел в городе ни друзей, ни знакомых и просидел всю жизнь безвылазно в Шишигино, то там и был похоронен, со всеми полагающимися случаю почестями и мероприятиями, проведенными за счет колхоза. Дом старика-фельдшера, он же и местный лазарет, нуждался в новом хозяине.

Вопрос в том, кто согласится поехать в такую глухомань, где люди до сих пор верят в то, что земля покоится на трех китах, а солнце вращается вокруг нее. И, тем более невероятным, и радостным для больничного начальства стало известие о том, что вопреки самым пессимистичным прогнозам, нашелся-таки доброволец, соизволивший своим присутствием осчастливить дремучий край, приобщить его к советской медицине. Это избавляло начальство от поисков человека, что будет направлен в деревню, в приказном порядке. К тому же, человек, отправленный в глухое место насильно, непременно постарается при первом же благоприятном случае оттуда сбежать, обставив побег законным образом, что и придраться в случае чего будет не к чему. А это значит новые поиски крайнего и снова вся эта возня, и грызня начнется по новой, и будьте уверены, новый засланец, вместо того чтобы направить все свои усилия на искоренение зловредных инфекций, сполна использует их на другом поприще, изобретения способов наискорейшего побега.

И тем более неожиданно, а от этого вдвойне приятнее было услышать, что человеком, добровольно обрекшим себя на бессрочную ссылку в лесную глухомань, оказался доктор Мельниченко. Тот самый балласт, спихнуть который куда-нибудь подальше, с глаз долой, никто уже и не чаял. Поэтому ему без проволочек оформили перевод из районной больницы в Шишигино, назначили твердый оклад и загрузили в санитарную машину немногочисленные вещи. В той же машине оказались и фляги со спиртом, наиглавнейшим, по уверениям доктора Мельниченко, лекарством. В тот же день его вывезли в лесную глушь, где он и обосновался, и довольно скоро обжился, ни в чем себе не отказывая. Собрал вокруг себя компанию таких же, как и он, страстных почитателей зеленого змия, которого у него запасено огромное количество, и еще сколько угодно его пришлют из района, по первому требованию.

Но сегодня доктор переродился, пусть всего на один день, на одну ночь, но он стал прежним Мельниченко, доктором с большой буквы, тем самым, уважаемым всеми специалистом, которым он был когда-то, давным-давно. До того рокового дня, когда его золотые руки, виртуозно владеющие скальпелем, поднесли ко рту первый стакан разбавленного спирта. После чего началось его головокружительное падение в пропасть, на самое дно жизни.

Доктор насвистывал веселый мотивчик, а руки его безостановочно трудились, накладывая на лицо Никанорыча, все новые и новые швы. Словно и не было многих лет простоя, когда они не держали ничего, кроме стакана со спиртом. Когда забрезжил рассвет, доктор Мельниченко с удовлетворением осмотрел проделанную работу, вздохнул с облегчением, внутренне гордясь собой. Самое удивительное, он себя прекрасно чувствовал, и ему совершенно не хотелось выпить.

1.12. Преступление и наказание

С наступлением рассвета жизнь в селе закипела, заговорила на все голоса. Замычали выгоняемые с личных подворий в колхозное стадо коровы, заблеяли спешащие на пастбище овцы, загоготали, захлопали крыльями спешащие на пруд гуси, загомонила, зашумела на разные голоса всякая прочая живность. В деревьях запели, защебетали на разные голоса, невидимые глазу птахи. Даже ветер, дремавший ночью, ожил, взбивая дыбом волосы не спавшей всю ночь пацанвы, опухшей, с кругами под глазами.

Кто-то из них, не дожидаясь команды, сбегал к колхозному механику, который приходил на работу раньше всех, чтобы окинуть все хозяйским взглядом, продумать масштабы предстоящих дневных работ. Слушая торопливый и сбивчивый рассказ мальчишки, механик досадливо крякал, качал головой, да дергал себя за ус, словно твердо вознамерился оторвать его, лишить себя, наиглавнейшего украшения.