Семь смертей Лешего

Не иначе, как направился на разборки с кузнецом и неизвестно, чем эти разборки закончатся. Либо он зарежет кузнеца в порыве праведного гнева, либо повелитель огня свернет ему шею. При любом раскладе девушка ничего не выигрывала, зато теряла многое. Ей не хотелось смерти родителя, который заменил ей и отца, и мать. Не желала и смерти кузнеца, относительно которого имела свои виды. И хотя достучаться до сердца кузнеца пытались многие, она верила, что у нее-то это точно получится. Для его покорения она готова на все, на любые жертвы. Она готова отдать ему то, что девушка из приличной семьи бережет для мужа. Она обязательно привяжет к себе кузнеца, пустив в ход женские чары и обаяние, тем более что по слухам, и она ему не безразлична.

И хотя на дворе было темно, девушка не ложилась спать, с тревогой вглядываясь в черноту, раскинувшуюся за окном, ожидая возвращения отца. Далеко за полночь, ожиданье увенчалось успехом. Она раньше услышала, чем увидела приближающуюся к дому парочку, горланящую какую-то дикую песню. Они постоянно сбивались, забывали слова, и затягивали песню сначала, создавая невероятное количество шума. В одном из полуночных певунов, девушка с изумлением признала отца, едва держащегося на ногах, горланящего песню во всю глотку. Да и второй голос был ей смутно знаком, хотя она и не могла сказать точно, кто это.

Дико горланящие песню силуэты приближались к дому и вскоре в бледном свете луны, показалась весьма живописная парочка. Одна фигура, что повыше и покрепче, словно куль с мукой тащила другую. Лежащий на его плече человек, в котором девушка, с любопытством наблюдавшая за бредущими к дому людьми без труда узнала отца, во всю глотку орал песню. Когда гуляки приблизились достаточно близко к дому, девушка, с замиранием сердца наблюдавшая за происходящим, узнала и второго человека. И от этого узнавания, девичье сердце учащенно забилось, а ноги понесли ее к дверям, открыть припозднившимся гулякам.

Кузнец, предмет вожделенных мечтаний женщин и девиц селения, собственной персоной пожаловал в дом, волоча на плече отца, словно это был куль с мукой. Видать неплохо они поговорили, раз папаша находился в полной прострации, а глаза кузнеца, голубые и бездонные, словно горные озера, были подернуты мутной поволокой алкогольного дурмана. В ответ на ее приветствие он только кивнул головой. Молча прошел в дом, уложил папашу на диван, и, кивнув на прощанье, покинул дом, и, пошатываясь, направился восвояси.

В этот день, а скорее ночь, ей не удалось добиться объяснений от отца. Папаша уснул мертвецким сном, не реагируя на тычки и расспросы дочери. Оставалось дожидаться утра, чтобы получить ответы. Их она получила на следующий день, но не утром, а гораздо позже. После того, как мучающийся похмельем отец принял на грудь изрядную порцию спиртного, чтобы прогнать из головы угнездившуюся там боль, и начать соображать.

Она узнала о состоявшейся помолвке, о том, что уже назначен день свадьбы, и кто выбран ей в супруги. И хотя правила предполагали наморщить нос и поломаться немного для приличия, но она этого делать не стала, слишком велика была ее радость, чтобы забивать голову подобными глупостями.

Во время вчерашней попойки они договорились не откладывать дела в долгий ящик и сыграть свадьбу через неделю, потратив оставшееся время на приготовления к свадьбе, закупку выпивки и яств для многочисленных гостей. По замыслу богатея, на свадьбе его дочери должна гулять вся деревня. Ведь дочь единственная, а значит любимая, так пусть эту свадьбу люди запомнят на всю жизнь.

…Столы ломились от яств, вина было столько, что в нем можно утопить всю деревню. На свадьбу кузнеца и дочки сельского богатея пожаловали не только односельчане, но и дальние родственники из близлежащих деревень. Гулянка вышла на славу! Пир и веселье стояли горой, когда на свадьбу прибыли новые гости, чье присутствие льстило богатею, но было не совсем уместным.

Правитель окрестных земель, господин граф собственной персоной. Покинул стены родового замка с небольшой группой стражников, дабы лично поприсутствовать на свадьбе сельского кузнеца и дочки местного богатея. Такое внимание к дочери польстило бы самолюбию любого, если бы не одно пикантное обстоятельство. Сеньор, воспылав страстью к красивой и стройной невесте, решил воспользоваться древним правом господина, правом первой ночи. Этим правом давно уже никто не пользовался, хватало графам женщин для любовных утех и без этого, но подобное право существовало, и по древнему королевскому закону, граф вправе был им воспользоваться.