Семь раз, когда Подрик Пейн был плохим оруженосцем (СИ)

Джейме заходит в ее покои, и за ним тянется едва заметный шлейф из хмеля и мускуса. Ставит на стол кувшин с вином, приглашая продолжить их глупую игру, но Бриенне уже не до игр и не до смеха – задетая его младшим братом, сама не зная отчего, она чувствует себя безнадежной и неполноценной.

«Я и должна быть девственницей. Я из благородного дома, а не трактирная девка», - хочется ответить теперь, когда стыд и злость отступили от щек, но Тириона нет здесь, только Джейме.

«Я должна хранить себя для мужа, для единственного мужчины. И хотя его у меня никогда не будет, это не значит, что я должна была раздвинуть ноги перед кем попало», - добавила бы она, но Джейме это знает и так, иначе он не стал бы защищать ее честь перед Локком и его бандой.

Он делает еще несколько шагов вглубь ее комнаты и стягивает с себя камзол, сетуя на камин, который она не гасит. Отвечать ему тяжело, особенно сейчас, когда хмель путает мысли, а воспаленный его близостью взгляд скользит по мышцам на его спине, перекатывающимся под рубашкой, когда он высвобождается из рукавов.

Он наливает себе вина, пьет, не отводя от нее горящего взгляда, дерзит в ответ на ее слова. Она не понимает, чем заслужила его колкости, зачем он вообще пришел, пока он не упоминает Тормунда. И от этой резкой случайной мысли так же страшно, как от падения в пропасть, как от наступления армии мертвецов, как от приближающейся гибели.

- Звучит так, будто ты ревнуешь, - говорит она глухо, чувствуя себя полной идиоткой.

- Похоже на то, не правда ли? – отвечает он с грустной ухмылкой, и пламя танцует в его глазах.

«Одичалый? За кого ты меня считаешь?» - хочется сказать ей, но он снова жалуется на камин, тянет завязки на вороте своей рубашки, и она спешит ему на помощь, не в силах смотреть на то, как беспомощно путаются его пальцы, заторможенные вином и усталостью.

«Иди к себе», - хочется сказать ей, но он тянется к ее рубашке, пытается подцепить шнуровку. Даже преуспевает – больше, чем со своей, и это пугает, заставляет колени слабеть.

- Что ты делаешь? – спрашивает она, хотя она вовсе не дура, она понимает. Понимает – но не верит до конца, оттого хочет, чтобы он подтвердил. Признался.

- Снимаю твою рубашку, - он говорит это, и она молится всем богам, чтобы те уберегли ее.

Но то ли боги глухи к ее просьбам, то ли у Семерых на них с Джейме другие планы, потому что какая-то неведомая сила ведет ее руки, помогает ей снять с него одежду, и она сама обнажается перед ним.

- Я никогда не спал с рыцарем, - признается Джейме, пытаясь убить ее, не иначе.

- Я никогда не спала ни с кем, - отвечает она, чтобы он понял, чтобы не ждал, чтобы отказался, если у него еще есть силы, потому что у нее их больше нет.

Но он лишь говорит какие-то глупости, с которыми она пытается спорить, когда он затыкает ее рот поцелуем.

И это сладко, это пьянит сильнее дорнийского вина, распаляет кровь сильнее любой битвы. Джейме на удивление нежен с ней, он держит ее бережно, гладит ее шею, проводит большим пальцем по скуле, пока его губы ласкают ее, и она не может не пытаться отвечать ему тем же. Когда ей кажется, что лучше быть не может, он прикасается к ее губам языком, проскальзывает внутрь, и она чувствует себя на пороге смерти. Лицо горит, и она может только стонать в поцелуй, чувствуя, как он улыбается в ответ. Ей все тяжелее удерживаться на ногах, поэтому она обхватывает ослабевшими руками его плечи, цепляется за него, прижимаясь к нему грудью, подходя ближе, и твердость в его штанах прижимается к ее бедру, а жар его тела опаляет. Джейме разрывает поцелуй первым, и прежде чем она успевает подумать, что он сейчас уйдет, оставит ее, разглядит ее и осознает свою ошибку, начинает остервенело избавляться от оставшейся одежды. Она следует его примеру, и щеки ее алеют с каждой секундой все сильнее. Но когда он снова принимает ее в свои объятия, когда прижимает к себе с силой, которая возбуждает и уничтожает ее, с трепетом, которого она в нем никогда не знала, с пылкостью, которая плавит ее, со страстью, сродни той, что она сама чувствует изнутри…

Она никогда раньше не испытывала ничего подобного. Кажется, она больше никогда не сможет этого испытать.

Джейме – это тревожные взгляды ей в лицо, глаза в глаза, полные щемящей нежности, будто бы никогда никого не существовало в этом мире, кроме нее. Кроме них двоих.

Джейме – это горячие и властные поцелуи, бесстыдные, отзывающиеся во всем теле.

Джейме – это осторожные, ласковые прикосновения к ее шрамам, рубцам, свежим синякам.

Джейме – это жаркая мужественность, и хотя его естество, влажное, обжигающее, изнывает без внимания, он все еще выжидает правильного момента, чтобы взять ее нежно, когда она будет готова. Когда она попросит.