Семь повестей о любви

Не раздеваясь до конца, в зимних тёплых штанах Олимпиада свалилась на бок на тахту, подтянула коленки к животу. Её трясло как при простуде, зубы стучали, а она всё говорила и говорила как в бреду: «Казашка. Горка! С высшим образованием. Филолог. Моет полы в автовокзале. Господи, Горка, что творится! Мы гибнем, просто гибнем. Таня Тысячная сидит без работы. Платить нам за квартиру не может. Пенсий мы с тобой уже четвертый месяц не видим. Денег на еду нет. Я уже таскаю из отложенных на киоск. А проклятый киоск и не светит. О, Господи!..»

Туголуков суетился, накрывал, подтыкал ей одеяло, но она… вдруг уснула. Внезапно, обморочно. Как бывает у женщин после истерик. Туголуков смотрел на свернувшуюся и всхлипывающую во сне женщину.

И опять как последний паразит, со страхом ощущал только одно, что жизнь его с этой крупной женщиной, свернувшейся сейчас под одеялом… зыбка, ненадёжна. Что не выдержит она всех теперешних бед, всех испытаний, что погибнет. А вместе с ней сразу погибнет и он, Туголуков.

Он принялся снова накрывать её одеялом, другим, более тёплым. Подтыкал опять со всех сторон.

Ночью он любил её. Как прятался в ней. Как спасался.

21. Гостиница в центре города

Поздно вечером «хонда» подлетела к площадке для машин возле гостиницы. Коротко игранула сигналом. В одном пиджаке на мороз выскочил из будки сторож Клямкин, отомкнул на заградительном тросу замок и вытянулся как солдат, пропуская машину на её персональное место.

– Здравствуйте, Виктор Степанович! – Клямкин кланялся Фантызину, запахивая пиджачок с уже поднятым воротком. Седая голова его в полутьме казалась оловянной. Преданно не уходил, докладывал, кто сегодня приезжал в гостиницу. Кто ещё там до сих пор, а кто уже уехал. Фантызин внимательно слушал. Песцовая шапка его была огромна. Лица в ней почти не было видно.

– …Алевтина Егоровна ещё у себя, – мерз, не унимался Клямкин. – Всё работает, бедная. Ждёт, наверное, вас, Виктор Степанович, – подхалимство к хозяевам, и очным, и заочным, так и пёрло из Клямкина. Фантызин (хозяин очный) дал ему купюру.

Никак не привыкнув к купленной гостинице, стоял у подножия её и смотрел, сунув руки в карманы дублёнки и покачиваясь с пятки на носок. В сердце его, как говорят у казахов, играли радуги.

Высоченное здание стояло сейчас словно тихий мерцающий вечер. Однако длинное крыло его, где расположились ресторан и казино, – в ночи сияло: над казино разноцветно играла сдёрнутая у Лас-Вегаса вывеска – STAVER.

Луна как будто охраняла здание. Сидела в облаке. Как улыбающаяся мамка в красной пене ванной. И это в такой мороз! И-ииихх!

Фантызин взбежал по ступенькам.

Пушистую огромную шапку Виктора Степановича гардеробщик понёс с восторгом, на вытянутых руках. Как стужу. Уплыла следом разом взятая на плечики и дублёнка Виктора Степановича. (В отличие от тщедушного Клямкина, этот подхалим был крупным, глыбастым, можно сказать, племенным. После исполненного номера упёр руки в стойку как сваи.)

Фантызин посмотрел на себя в зеркале, поправил бабочку на белой груди, нежно мазнул рукой по лысинке.

Проходя к сквозящей бетонной лестнице, поздоровался с включённой, матово светящейся Дудиной, администратором. На втором этаже горничные с пылесосами застенчиво стаивали на стороны.

У Алевтины Егоровны находилась бухгалтер Мужчиль. Хмурая, одетая в чёрный короткий мешок, из которого торчали тонкие бледные руки, тонкие ноги в чулках и круглое бескровное лицо. Сняв со стола подписанную ведомость, Мужчиль пошла к двери. От Фантызина метнулась в сторону, как от чёрного кота. Фантызин скривился. Однако взял себя в руки, подлетел к столу:

– Добрый вечер, Алевтина Егоровна!

Хотел поцеловать ручку, но видя, что женщина сердито прячет её за спину, не решился.

– Как много вы работаете! Алевтина Егоровна! – заливался соловьем. – Разве можно так не щадить себя!..

Женщина хмурилась. Коровьи, в линяющих пятнах губы её, точно сами по себе жевали. Прервала, наконец, соловья:

– Хватит! Довольно!.. Ты вот что скажи, друг разлюбезный: почему ты крысятничать начал? – подняла тяжёлый взгляд на компаньона.

– Да вы что, Алевтина Егоровна!

– На, смотри! – Пенкина двинула бумагу. – По твоему стриптиз-бару за этот месяц… Галина посчитала. (Мужчиль.)

Фантызин впился в цифры. С ужасом мотал головой, «не веря».

– Не может быть, Алевтина Егоровна! Тут явная ошибка. Вот-вот – смотрите! Вот здесь!

Пенкина отстраняла лезущую бумагу.

– Довольно, я сказала!.. Ты что, хочешь чтобы Семён Никандрович об этом узнал? Смотри. Полетишь – рук-ног не соберёшь.

Женщина поднялась, начала убирать всё в ящики стола. Фантызин метался, говорил без остановки, честные выкатывал глаза.

Пенкина достала из-под папки в ящике пачку денег в банковской упаковке.

– На. Утром завезёшь Семёну Никандровичу.

Спуститься по лестнице со второго этажа на первый Алевтина Егоровна не захотела. Фантызин давнул кнопку лифта. В ящике ухнули на первый этаж, жёстко ударившись. Да так, что Пенкина оказалась в объятьях. Вывалились в вестибюль тесно слившись. Пенкина ругалась, кричала на подбежавшую Дудину: