Семь пятниц на неделе

Груня присела на маленькую каменную скамейку и посмотрела на фотографии родственников Марка. Сразу чувствовалось, что это были интеллигентные и умные люди. Такие благородные лица, глаза… Окладистая бородка у Аркадия Михайловича и строгая прическа, волосок к волоску, у Софьи Павловны. Такая милая супружеская пара…

– Хорошие люди были, – словно прочитал ее мысли Дилан. – А вы ведь дочка Марка? Ходили слухи в отеле…

– Вроде да. Только я его даже не видела ни разу, – вздохнула Груня.

Дилан сел рядом.

– Бывает. Марк прикольный был… А сюда вам зачем понадобилось? Хотя что я спрашиваю? Все-таки могила отца.

– Марк оставил завещание, чтобы я написала портреты его родственников, – доверилась сопровождающему Груня.

Парень присвистнул.

– Серьезно? Странное пожелание.

– Можно я здесь останусь? Я тут пока осмотрюсь, освоюсь. Сделаю наброски. А ты приезжай за мной часа через два, – попросила Груня.

– Точно вы одни останетесь? А то Вилли меня потом ругать будет, что оставил вас…

– Всего на два часа!

– Хорошо. У нас вообще-то тут мирно, ничего страшного.

Дилан ушел, а Груша разложила карандаши, ватман на планшете и приступила к эскизам. Она хотела настроиться на нужную волну, прочувствовать этих людей по их фотографиям, чтобы перенести образы на бумагу.

На кладбище и правда было совсем не страшно. Дул ветерок, доносивший аромат трав и цветов, растущих здесь повсюду. Только небо стало вскоре затягиваться тучками, но для Груни это было даже хорошо – не так слепило солнце. Она делала один набросок за другим. Фото на могильной плите, сразу две могильные плиты, вид прямо, вид слегка сбоку… Одно фото и фото на фоне всего окружающего… Аграфена вошла в свой профессиональный ритм. Из таких вот различных набросков она в будущем напишет добротные портреты, сложив все мелкие детали и свои ощущения в единое целое.

Могилы родственников Марка располагались в крайнем ряду, а невдалеке высилась какая-то стела. Груня поднялась со скамейки немного размять ноги и подошла к стеле, на которой было выгравировано множество имен – ровными столбиками.

«Что это? Прямо как братская могила…» – заинтересовалась она. И прочла наверху надпись, что здесь захоронены останки людей, погибших в авиакатастрофе 12 июня 1995 года, пассажиров разбившегося лайнера, летевшего из Мюнхена в Будапешт.

Груня смотрела на ничего, в принципе, не значившие для нее имена и фамилии, и ей стало вдруг плохо.

«Нельзя так на все реагировать, я с ума так сойду, – попыталась художница сама себя привести в чувство. – Но это же уму непостижимо! Столько людей! Разом! Самолет для них стал братской могилой. А они заходили в него со своими надеждами и чаяниями, они куда-то стремились, с кем-то хотели встретиться… Смеялись, занимали свои места, раскладывали вещи… Их любили, они кому-то были нужны… И закончилось все вот так – урночками с останками в этой стеле». Аграфена даже отошла от стелы на два шага назад, словно та могла затянуть ее в себя. Фатальность ситуации и заключалась именно в том, что ничего изменить нельзя было, ни для кого… И эти люди оказались обречены, а она еще жива, раз не летела рейсом Мюнхен – Будапешт 12 июня 1995 года.

Груня застучала зубами и подумала: «Все-таки кладбища на меня плохо влияют. Дилан был прав, спрашивая, точно ли я хочу здесь оставаться в одиночестве. Все у меня не слава богу: отца узнала уже после его смерти, портреты родственников приходится писать с могильного камня, влюбилась не в кого-нибудь, а в самого красивого на свете мужчину…»

Художница вдруг сообразила, что замерзла не из-за своих опустошающих мыслей – просто погода изменилась. Тучки на голубом небе затянули его окончательно и беспросветно, да и по цвету стали темнее, мрачнее, как будто набухли влагой. Их словно распирало от слез солидарности с чувствами Груни в память погибших 12 июня, очень многие из которых были совсем молоды. Видимо, резкие перемены погоды здесь в порядке вещей. Аграфена могла в том убедиться в день прилета в Венгрию, когда она одинокой, отчаявшейся путницей сбежала по мосту на зеленый остров и попала там под внезапно нагрянувший дождь.

И сейчас слезы захороненных, то есть вырванных из жизни на пике, вылились в самый настоящий дождь. Сначала самые крупные капли прорвали брешь в облаках, сорвались с небес и не упали, а просто-таки шмякнулись на лист с набросками, аккурат на лицо Софьи Павловны, моментально размыв очертания, словно и нарисованная пожилая женщина заплакала, восприняв общее депрессивное состояние, царившее вокруг. Затем капли стали мельче, западали чаще, словно обрадовавшись прорыву в небесной защите. Этакие капли-детки, последовавшие за своими родителями. Они забарабанили по всему, что ни попало, тяжелые и холодные. Укрыться от них на кладбище с жесткой зеленой травой и весьма окультуренными цветами было негде. Разве только в одиноко возвышающемся костеле посреди территории.

Туда-то Груня и поспешила, быстро собрав свои бумаги и канцелярию. Под конец своего бегства она попала просто под проливной ливень, который буквально застилал глаза.