Семь ночей с доминантом

Мы снова целовались так, что все мысли вылетели у меня из головы. Так, что уж и дышать было невозможно, и нечем, и незачем. И ничего не осталось, кроме вот этого самого мгновения между прошлым и будущим, кроме меня и его. Все ведь просто на самом деле, проще не бывает. Не надо думать, как выглядишь и что говоришь, и чему-то там соответствовать, и сомневаться. И подчеркивать достоинства, и скрывать какие-то изъяны, потому что это вовсе не изъяны, когда серьезно и навсегда, когда по-настоящему. Когда человек — твой, а ты — его. Кому нужны вообще эти слова, разговоры?

Мы целовали и гладили друг друга, теряя одежду, даже не помню, где и как. И он коротко и хрипло дышал, и нес меня на руках на ту самую кровать с лепестками роз — ах, как романтично, — и стукнулся о косяк, едва не уронив, и мы засмеялись и снова начали целоваться.

Я прижималась крепко-крепко, и рядом был он, мой Алексей. Под моей щекой тяжело колотилось его сердце, двигалась грудь. Меня приводило в восторг его тело, оно казалось мне идеальным, хотя вряд ли его можно было сравнить с греческим богом. Да и не нужен мне был никакой греческий бог.  Мне нужен был только этот живой, настоящий мужчина, с бухающим сердцем, с горячей, чуть влажной кожей. Так нужен, что я даже укусила его, оставив маленькие красные отметины. Лихорадочно цепляясь друг за друга, мы добрались до кровати и возились там, целовались и смеялись, стряхивая на пол розовые лепестки, потому что эти самые лепестки— ну романтичные, да…— липли куда попало, щекотались и ужасно мешали…

А потом вдруг стало наплевать и на эти лепестки, и на романтичные свечки, и на бутылку шампанского в ведерке около кровати, потому что оказалось, что больше невозможно терпеть и надо скорее, и теснее, и больше. Только вместе и только друг с другом, друг в друге, потому что выжить иначе нельзя. И нет двух сердец, есть одно, огромное, и так стучит, что больно. И огненной лавой по общим венам мчится общая кровь. И нет ничего, только это — огромное, могучее, жаркое, одно на двоих, — только сейчас, только здесь и только с ним. Быстрее, быстрее. Мир раскалился, скрутился тугою спиралью и лопнул, разлетаясь стеклянными брызгами.

— А шампанского мы так и не выпили…— раздался над ухом преступно хриплый голос. — Хочешь?

— Не-а…— пробормотала я.

Его тяжелая рука поперек моего живота показалась мне самым прекрасным зрелищем на свете. Вот пусть там и лежит. Перебьемся без шампанского. Шевелиться не хотелось совершенно.

Я поводила пальчиком по тыльной стороне его ладони, рисуя круги и спирали, поднялась к плечу и принялась рисовать на груди, просто потому что это невозможно — лежать рядом и не касаться. Это было бы ужасное расточительство.

— Рисуешь колдовские знаки? Решила приворожить? Так и знал, что ты ведьма!

— Конечно. Сейчас поставлю на тебя свое фирменное клеймо — и поминай как звали. Пропал.

Я целую его. А потом еще раз целую. И снова — куда попало: щека, шея, волосы, плечи, живот… Ой… И через секунду оказываюсь в капкане горячих рук и слышу хриплое:

— Ну, держись, ведьма, доколдовалась…

И я держусь. Держусь за него — крепко, так, что не разорвать. И не разлучить. Никогда.

— Я тебя люблю.

И ответное — эхом:

— Я тебя люблю.