Семь минут

Элмо Дункан быстро пересек зал. Проходя мимо стола защиты, он продолжал смотреть прямо перед собой. Дойдя до скамьи присяжных, прокурор взялся за низкую ограду, коротко кивнул присяжным и натянуто улыбнулся. Потом сделал шаг назад, сложил руки на груди и заговорил надтреснутым голосом:

— Леди и джентльмены, вам известно, что для ознакомления с делом представители народа и обвиняемого имеют право произнести вступительные речи. Основная их задача — показать в общих чертах цели обвинения и защиты. Содержание вступительной речи должно ограничиваться фактами, которые мы намерены представить. Мы не имеем права защищать свои интересы. Если короче, то, как заметил один человек, вступительную речь можно сравнить с «оглавлением книги, чтобы можно было раскрыть главу и узнать, о чем она».

Итак, в нашей вступительной речи я не стану представлять доказательства. Это я сделаю позже с помощью свидетелей обвинения, — Дункан показал на свидетельское место, — которые с этого места будут под присягой говорить правду и только правду. Они понимают, что могут быть привлечены к ответственности за лжесвидетельство, если хоть на йоту попытаются отойти от правды. Они должны излагать факты и только факты. Обычно показания свидетелей в уголовных делах ограничиваются тем, что они видели своими собственными глазами, слышали собственными ушами, обоняли и осязали… короче, всем тем, что они познали через свои физические ощущения. И лишь в исключительных случаях свидетелям разрешают давать показания, основанные на слухах или чужих словах. Обычно при разборе уголовных дел собственные оценки или выводы свидетелей не приветствуются. Однако в деле против непристойности, какое придется разбирать вам, надеюсь, суд сделает исключение из этого правила. Когда приходится решать, считать ли литературное произведение непристойным, не обойтись без личных мнений экспертов. Помните об этом, леди и джентльмены, присяжные заседатели, пока я буду вкратце излагать содержание обвинения народа.

Голос окружного прокурора постепенно становился все ровнее и непринужденнее. Барретту показалось, что он использовал эти первые минуты не только для того, чтобы объяснить выдвигаемое обвинение, а для того, чтобы успокоиться.

Дункан продолжал, теперь уже более уверенно:

— Мы собрались здесь, потому что мы, адвокаты народа, обвиняем ответчика, Бена Фремонта, книготорговца, в нарушении второго пункта триста одиннадцатой статьи уголовного кодекса штата Калифорния. Нам во время процесса не раз придется вспоминать этот пункт. Он гласит: «Каждый человек, который сознательно присылает или привозит в этот штат на продажу или для распространения, или печатает, издает, выставляет, раздает или предлагает в этом штате любой непристойный материал, совершает уголовное преступление».

И я могу от себя добавить, что, если человек будет вторично признан виновным в распространении непристойных материалов, — его обвинят не в правонарушении, а в серьезном уголовном преступлении.

После этих слов Бен Фремонт заерзал, и Майк Барретт решил заявить протест.

— Протестую, ваша честь, — крикнул Барретт, вскакивая со стула. — Обвинение не ограничивается простой констатацией факта, а приводит доказательства против ответчика.

— Протест принят, — кивнул Натаниэл Апшо и обратился к окружному прокурору: — Мистер Дункан, вы выходите за рамки вступительной речи.

— Спасибо, ваша честь, — прокурор почтительно улыбнулся судье. — Извините. — Он с улыбкой повернулся к присяжным: — Боюсь, я увлекся.

Сев, Барретт услышал шепот Зелкина:

— Но наш очаровашка успел подчеркнуть, что Фремонт обвиняется второй раз. Надеюсь, ты достойно ответишь ему.

— Не беспокойся, — ответил Барретт, не сводя глаз с окружного прокурора.

Дункан продолжал: