Семь лепестков

«Совсем уже какой-то „Граф Монте-Кристо“, – подумал Антон. Он оказался ближе других к тайнику. Внутри лежала записка – та самая, которую он тщетно искал в прошлый свой приезд. Теперь ее смысл был абсолютно ясен: под уже знакомым стишком (лишь коснешься ты земли, быть по-моему вели) был нарисован знак Сатурна, изображение окна и изогнутая стрелочка с цифрами 3 и 5. Три кирпича вниз и пять вбок, так оно и было.

– Как он его туда положил? – спросил Поручик.

– Он был здесь месяц назад, – сказал Антон, – я почти столкнулся с ним. Я думал, он пришел забрать записку, а он, оказывается, положил сюда пистолет.

– Идиот, – сказал Поручик, – настоящий идиот.

Лера заплакала, и ее плач почему-то напомнил Антону о том, как плакала в его объятьях Алена, оплакивая свою единственную подругу, которую она так глупо предала. Он прислонился к стене. Владимир по-прежнему вертел в руках пистолет, Альперович и Роман поднимали мертвое тело, видимо, чтобы положить его на кровать, но на самом деле – просто потому, что не могли больше бездействовать. Поручик что-то говорил рыдающей Лере и гладил ее по спине. Сцена выглядела зеркальным отражением той, с которой все началось. Тогда завязка произошла в жениной комнате, помеченной знаком Сатурна, а развязка – в зале, на этот раз – наоборот. Из одной и той же дыры в стене появились и марка, и пистолет.

– Идиот, – повторил Альперович, присаживаясь на кровать рядом с трупом Лени. – Он всегда был идиот. Еще со школы. «На нашем шаре жив еще пиздец?» Он всем растрепал тогда, помнишь, Поручик?

Антон подумал, что это очень хорошая строчка – чтобы она ни значила и откуда бы ни взялась.

– А я его, наверное, любил больше всех, – сказал Альперович, и в этот момент в голове Антона как будто что-то взорвалось. Снова заиграл Shamen, тот же голос сказал «ты же знаешь, я люблю только тебя». На секунду все исчезли, и комната снова стояла пустая. Темная фигура положила пистолет в тайник и обернулась. На этот раз Антон успел разглядеть лицо. Сомнений не было: это был Андрей Альперович. Единственный здесь человек, который не побоялся бы явиться в чужой галлюциноз.

Антон прислонился к стене. По телу тек пот, сердце бешено стучало. Откровение было физиологичным, как овердоз. «Надо надеяться, никто на меня не смотрит», – подумал он. И одновременно еще две мысли, словно его мозг разделился на три самостоятельные части. Мысли эти были: «Вот так и сходят с ума» и «Кажется, я все-таки сделал это».

Ощущения реальности медленно возвращались к нему и одновременно, словно куски головоломки, все расставлялось по местам: удивление Лени, когда он узнал, что Альперович первый заговорил об убийстве; слова «Ты же знаешь, я тебя люблю», сказанные Альперовичем Жене за полчаса до смерти, его знакомство с миром психоделиков. Было понятно, почему Леня говорил, что записка до сих пор лежит на полу, и что он не хотел убивать Женю. Он мог дать Жене марку, но не мог убить. Ни ее, ни Зубова. Он не мог позволить, чтобы все свалили на Леру и Антона, и даже не мог сказать, что именно Альперович познакомил его с Зубовым и – наверняка – он же и рассказал о тайнике в доме. Зная о тайнике, Альперович подменил марку до того, как Женя забрала ее оттуда, а потом вернулся, чтобы положить туда пистолет – на всякий случай или потому, что он знал, что именно в женину комнату побежит Леня после разоблачения. Из этого пистолета он убил Зубова, или из другого – было уже неважно. Некоторые части паззла все еще не укладывались на места, но впервые за все время Антон не подозревал – он знал. Он знал все, что произошло, – не знал только, что делать с этим знанием.

Разъезжались молча, в темноте. Владимир сказал, что ему надо разобраться с трупом, и остался в доме.

– Подвезти? – спросил Альперович Антона, но тот покачал головой. Открывшаяся ему час назад истина словно раздавила его. В конце концов, все это время Альперович казался ему самым близким из всех подозреваемых, как-никак – единственный хотя бы отдаленно психоделический человек среди алкоголиков.

– Ну, как хочешь, – сказал Альперович, и на секунду их глаза встретились. «Господи, – взмолился Антон, – только бы он ничего не понял». Глаза у Альперовича были грустные, как раз такие, как должны быть у человека, не то убившего, не то – просто потерявшего своего лучшего друга. Пожав плечами, Андрей пошел к своей новой машине.

«Зачем он сделал это? – подумал Антон. – Ведь были же у меня какие-то идеи на этот счет…»

Все получилось так, как и предсказывал Горский: дедукция оказалась ни к чему. Увидев пистолет, он сразу понял, что именно этот предмет неизвестный прятал в тайник; услышав голос Альперовича, он увидел все остальное. Теперь он знал, кто и как убил, – но совершенно забыл, зачем.

– Ты едешь? – спросила его Лера.

Они оставались в темном дворе вдвоем. В стороне были припаркованы три машины – лерины «жигули» и две роскошных иномарки. Может быть, сейчас душа Леонида Онтипенко металась за дымчатыми стеклами машины, которую она сочла последним обиталищем его тела.