Семь лепестков

– Я предлагаю тост за все черное! Давайте выпьем за то, чтобы у невесты муж был в черном костюме, с черным дипломатом, чтобы ездила она на черной «волге», отдыхала у Черного моря. Чтобы ела черную икру и пила черный кофе.

– Это что! – закричал Поручик над самым ухом Жени, – я лучше вам расскажу анекдот про черное!

– Какое это анекдот про черное? – спросила Женя.

– Ой, Женечка, ты маленькая еще, – сказал Нордман, – тебе еще рано.

Что-то мелькнуло у Жени на краешке сознания, но тут же погасло. А Поручик уже досказывал анекдот:

– …А она отвечает: «Мухи!»

– Фу! – сказала Женя.

– Голубчик, – сказала Наталья, – ты оскорбляешь хороший вкус собравшихся. Будь любезен, постарайся больше так не поступать.

Жена Нордмана была известна тем, что стремилась говорить изыскано. Впрочем, ее великосветский жаргон, то и дело сбивающийся то на приторное сюсюканье, то на слог газетной передовицы, на деле прекрасно дополнял сквернословие Нордмана. То, как она говорила, вызывало в памяти второсортные фантастические видеофильмы, где андроиды произносят слова особенно плавно и правильно; казалось, что это не настоящая женщина, а женщина-робот, женщина-терминатор, таящая в себе скрытую угрозу.

– Идеальная свадьба, – сказал Поручик, – полный пиздец. Все пьяны и счастливы. Давайте устроим групповик и выебем жениха с невестой.

– Боря, – сказал Белов, – ты бы сократился, а то вылетишь отсюда. Я уже говорил тебе, что я люблю Машу и в самом деле хочу прожить с ней всю жизнь.

– Горько! – крикнул Нордман.

И пока все кричали «горько-горько», Женя выскользнула из толпы и вернулась к своему столику. Истерзанная роза одиноко лежала на столе. Она взяла ее в руки и, оторвав лепесток, прошептала про себя магические слова:

Лети, лети лепесток,
Через запад на восток,
Через север, через юг
Возвращайся, сделав круг,
Лишь коснешься ты земли –
Быть по-моему вели.

– Вели, чтобы я максимум через полгода вышла замуж, чтобы мой муж любил меня, чтобы у него были деньги, и чтобы я никогда не знала ни в чем недостатка.

Женя не назвала имени, но сама она твердо знала, кого имеет в виду.

На вкус зубовская смесь оказалась менее противной, чем Антон ожидал. Впрочем, со вкусом у наркотиков вообще все обстояло странно: можно ли говорить о вкусе, когда твой организм реагирует столь сильно? Может ли быть «вещество без вкуса, цвета и запаха, вызывающее сильные вкусовые и осязательные галлюцинации»? Даже от марки кислоты во рту остается привкус – может быть, привкус сведенных мышц – а однажды Антон слушал долгий спор о том, чемпахнет кокаин.

Итак, Антон сам не знал, есть ли вкус у зубовской смеси, но тошнить его начало сразу же. Он сразу вспомнил, как однажды кто-то привез стеблей каких-то эквадорских лиан, кору которых следовало сварить, чтобы получить аяхуаску. Вываривали кору долго, но выпить образовавшееся пойло было почти невозможно. Галлюцинаций не получилось, но зато в процессе приготовления все пришли в состояние ultimate high – вероятно, от общего возбуждения. Потом, вроде бы, выяснилось, что надо было использовать не кору, а побеги и листья – но повторить эксперимент не представлялось возможным.

Внезапно тошнота кончилась, или, точнее, отошла на второй план. Возможно, Антону наконец-то удалось сконцентрироваться на лежавшем на столе колечке, а, может быть, действие психоделика само по себе вступило в новую, галлюцинаторную, фазу. Он снова был в вагоне электрички и глядел в окно, где опять тянулась бесконечная стена, но на этот раз вместо агрессивных надписей на ней расплывались бесформенные и текучие пятна, вроде тех, что появляются на воде, если капнуть туда бензина. «Цветик-семицветик», – повторил про себя Антон, не то пытаясь придать этим пятнам форму, не то просто для того, чтобы не забыть, зачем он отправился в это путешествие. Словно в ответ на заклинание его на секунду отпустило, вагон исчез, и он понял, что стоит на четвереньках в своей комнате. «Интересно, вырвало меня или нет?» – подумал он, но, опустив голову вниз, увидел все те же радужные – семицветные – разводы. Антон провел по полу руками, но руки погрузились в узоры как в жидкость, или, точнее, как в желе. От испуга Антон неожиданно для себя самого вскочил. Ему показалось, что он поднял себя силой мысли, потому что тело по-прежнему ему не повиновалось. Может быть, впрочем, он оставался неподвижным, и вскочил только внутри собственной галлюцинации. Возможно, впрочем, что и на четвереньках он стоял только внутри нее. Так или иначе, он сделал несколько шагов. Какое-то странное пятно в углу комнаты привлекло его внимание, и он направился к нему.