Семь лепестков

— Третье желание было как-то связано с Володькой Беловым, это уже в институте было… мы тогда меньше общались. Ну, потом их было еще три, видимо. И это было как раз последнее. Ты же помнишь, она еще стишок читала: лети, лети лепесток, через запад на восток…

— Не, не слышал, — сказал Антон, — я в ушах был… в смысле, музыку слушал. А с чего вы, кстати, взяли, что это была марка с кислотой? От кислоты ведь никто еще не умирал. Может, там как раз и был тот самый пенициллин?

Лера возмущенно заговорила — мол, непонятно, откуда это Антон может знать, что от кислоты никто не умирает, вот от экстази уже человек десять в Англии умерло, может, у Женьки была индивидуальная непереносимость и вообще… и с каждым сказанным словом она все яснее понимала, что все ее возмущение вызвано лишь одним: она ни за что не хочет себе признаться, что Женьку убили. И убил ее кто-то из своих, из тех людей, которых она знала всю свою жизнь. И все это время стишок про лепесток, облетающий землю, вертелся в голове у Антона, и он все пытался вспомнить, где же видел его совсем недавно.

Нет ничего противней, чем телефонный звонок, который будит тебя ни свет, ни заря — в одиннадцать или даже в десять часов. Канабиол все еще гуляет в крови, и спросонья ты с трудом различаешь границы яви.

— Алло, — пробормотал Антон.

— Это Владимир Белов, — сообщила телефонная трубка, — мне Поручик… то есть Нордман… сказал, что ты Лере рассказывал кое-что интересное… про Женькину смерть.

— Да, — ответил все еще непроснувшийся Антон.

С их встречи прошло уже два дня, и сейчас было трудно вспомнить, что он говорил тогда… да, про смерть, конечно. Сон подобен смерти, надо проснуться в конце концов.

— Подъезжай ко мне в офис прямо сейчас, — сказал Белов не терпящим возражений тоном, — перетереть надо.

— Что перетереть? — спросил Антон и почему-то подумал про шишечки. Но в ответ раздались гудки, и он понял, что Белов повесил трубку.

Офис Владимира находился в маленьком особняке, затерявшемся в чистопрудных переулках. Собственно, Антон не знал, принадлежал ли весь особняк Владимиру, арендовал он его целиком или по частям — да это было и не важно: с точки зрения Антона, сумма, предполагаемая любым из перечисленных вариантов, была столь астрономически велика, что разницы, фактически, не было.

Охранник спросил в переговорное устройство имя и цель визита; щелкнул замок, Антон оказался в предбаннике. Детина в камуфляже посмотрел паспорт и вернул его Антону.

— Куда идти-то? — стараясь придать голосу независимую интонацию, спросил Антон.

— Вас проводят, — ответил охранник с точно выверенной смесью подобострастия и презрения.

И в самом деле — раздался цокот каблучков, и из-под подмышки вохровца появилась полноватая брюнетка.

— Вы к Владимиру Сергеевичу? — спросила она.

Антон кивнул, и девушка повела его по длинному коридору. Они вошли в полуоткрытую дверь. Брюнетка нажала клавишу переговорного устройства и доложила:

— Владимир Сергеевич, пришел Антон, — и она назвала его фамилию.

— Пусть заходит, — раздался искаженный интеркомом голос Белова. Секретарша указала Антону на следующую дверь, а сама села за стол. Кроме компьютера на нем ничего не было — «Тетрис» заменил секретаршам полировку ногтей и разговоры о дефиците. Последние, впрочем, были знакомы Антону в лучшем случае по фильмам Эльдара Рязанова.

Потому он равнодушно скользнул взглядом по секретарше, привычно сосредоточившейся на дешевом EGA мониторе, и подумал о том, что путешествие через вложенные друг в друга двери напоминает ему не то знакомую по книгам структуру Запретного Города в Пекине, не то русскую матрешку. Впрочем, учитывая, что матрешка — тоже восточное изобретение, разница невелика. Как ни верти, все это вместе было похоже на многоступенчатый галлюциноз, с каждой новой дверью норовящий обернуться бэд трипом. Всплыло из памяти знакомое по рассказам Горского словечко «шизокитай», и Антон в который раз подивился величию медгерменевтов.

Впрочем, кабинет Белова не напоминал ни о Китае, ни о последней матрешке — это был обычный советский кабинет, со столами, составленными буквой Т. О том, что на дворе не 1984, а 1994 год, свидетельствовал разве что компьютер, стоявший на главном столе, да отсутствие портрета Ленина на стене.

— Садись, — сказал Владимир, и Антон сразу же попался в геометрическую ловушку: заняв место за длинным столом, он оказался боком к собеседнику — чтобы посмотреть на Белова, ему каждый раз приходилось выворачиваться, от чего чувство дискомфорта все возрастало.

— Так ты говоришь, от ЛСД нельзя умереть? — спросил Владимир.

— Умереть можно от чего угодно, — ответил Антон, — но вообще-то ЛСД считается безопасным наркотиком. От героина умереть проще простого, от кокса тоже, в общем, можно кинуться… амфетамины вроде сердце сажают и обезвоживание опять-таки, — Антон внезапно понял, что для драгюзера со стажем он непозволительно мало знает о медицинских эффектах различных веществ.

Он полез в рюкзак и достал оттуда папку Горского.