Семь историй Чарли-Нелепость-Рихтера

— Думаю, да, — признался я честно.

— И снова попытаешься сбежать?

— Не знаю.

Я и вправду не знал. Да и какая была теперь разница, если кто-то уже все знал, особенно, если это знал друг. А Питер — и я вдруг осознал это со странным чувством теплоты — стал за последние месяцы моим другом.

— Не надо, — сказал он внезапно. — То есть, если ты не хочешь ее видеть, это твое право, но если ты сбежишь, проблема не исчезнет, — У него было странное, отрешенное лицо, будто он вспоминал что-то из своей жизни, что-то важное, давно забытое мозгом, но вспоминаемое лишь в ночных кошмарах, когда самое страшное, что ты испытывал в жизни, лезет наружу. Я некстати вновь заметил тонкую сеть морщинок вокруг его глаз и скорбную складку между бровей — такая бывает лишь у тех, кто пережил однажды большое горе.

Он был прав, несомненно. Но моя проблема не была решаема, вот в чем дело.

Послышались шаги, и Питер встал.

— Ну, что ж. Мне пора. Позволь мисс Хедсон немного покудахтать над тем, что ты совсем себя не бережешь и ничего не ешь, а потом бросай все и возвращайся. Мы все тебя ждем.

Последнюю фразу он произнес с нажимом, ясно намекающим на его мысли. Появившаяся врач тут же начала говорить о нарушениях больничного режима, и Питер предпочел ретироваться, кивнув на прощание. Я криво усмехнулся напоследок и откинулся на подушку — лечиться.

* * *

Ноябрь и половина декабря пролетели незаметно. Я вышел из лазарета абсолютно здоровым и отдохнувшим, и решил забыть о том, что меня туда привело. Забыть было непросто, но я преуспел в этом начинании благодаря общению с Питером и одноклассниками и загруженности на уроках. Теперь, когда я перестал валять дурака, преподаватели начали "грузить" меня по полной, и пока меня спасали лишь общие знания и навыки списывания. О том, что будет, когда начнутся зачеты и экзамены, я старался не думать. Это был, как называла его Джой, законченный оптимизм.

Риди периодически отзванивался, спрашивал все ли у меня хорошо. Я в ответ хамил. Искренняя забота Дика меня раздражала неимоверно, как и то, что Полина Чанг явно была у него в сообщниках. Вдвоем они душили меня приторной ласковостью, от которой просто некуда было деваться. В один из последних звонков, я без обиняков заявил Дику, что не собираюсь топиться, вешаться или травиться только потому, что моей мамаше захотелось после смерти в рай, и она решила замолить все грехи. Он с минуту молчал, переваривая услышанное, а потом начал истерически ржать. После этого навязчивый вопрос "как ты?" перестал иметь место.

После грандиозного нагоняя, который я получил от мисс Хедсон, нашей врачихи, по поводу своего веса, я начал-таки нормально питаться и теперь уже напоминал не просто вешалку, а вешалку с костюмом на плечиках. То, что я стал поправляться, заметили все, а Рахиль даже заявила в приватной беседе, что мне так намного лучше. Спорить я с ней не стал — ей виднее. Джой никаких мнений по этому поводу не высказывала, ей, по-моему, было глубоко все равно. Она навестила меня один раз в лазарете, принесла шоколадного печенья, мы поболтали на отвлеченные темы — и все. Наши отношения снова стали "никакими", у нее в классе была своя компания, у меня появилась своя — Рахиль, Тони Лестер — язвительный субъект, уже сейчас известный своими изысканиями в физике, двойняшки Нильсен — Лиза и Гордон — одинаково рыжие, смешливые, только Гордон, в отличии от сестры, такой же отпетый двоечник как и я (Питер со своей Натали были "другой" моей компанией, внеклассной). Вместе мы ходили на занятия, решали (ну, кто решал, а кто списывал) домашние задания, играли в снежки в парке и катались на коньках. Я с удивлением начал принимать их и то, что, как мне казалось, никогда больше не вернется в мою жизнь — ощущение детства. Мне нравилось, и я удовольствием играл в беззаботность, не замечая даже того, что это уже не игра.

— Может быть, — заметил Питер, когда я поделился с ним ощущениями, — это происходит потому, что ты "отпустил" себя после того, как нашлась твоя мать. Знаешь, это как в физике: пружину можно сжимать довольно долго, но потом, когда дальше жать уже становится невозможно, она распрямляется с очень большой силой. Мне кажется, — продолжил он сравнение, — ты просто очень долго "давил" в себе ребенка, а теперь вот перестал.

— Я — не ребенок, — сказал я.

— Ну да, — сказал он, и в синих глазах начали плясать чертята, — А кто вчера всерьез заявлял, что съест на спор килограмм мороженого?

— Во-первых, никто не согласился, — парировал я, — А во-вторых, может, я просто люблю мороженое?

Мы шли по парку вдвоем, по дороге подначивая друг друга. Было морозно, светило яркое зимнее солнце, и я с удовольствием думал о том, что в школе ждет горячий чай с лимоном и светлая комната, в которой с момента моего переезда поселился творческий бардак.

У Питера внезапно и оттого очень громко заверещал мобильный. На нас уставилось лицо Джой — сердитое, красное, с потеками слез.