Семь грехов радуги

– Многосерийный? – спрашиваю.

– Пока не знаю. Он еще никого не убил.

– А у тебя, – замечаю я, – вся спина белая. – И пытаюсь отряхнуть мелкую гипсовую пудру с Маришкиного плаща.

Но рука моя, как от удара током, отлетает в сторону, и Маришка уже не шепчет – шипит:

– Хватит шутить! Я серьезно!

Ее состояние я оцениваю как предыстерическое, поэтому не возражаю, мямлю только:

– Я тоже, – но прикоснуться уже не пытаюсь.

– Что за убийца? – вступает в беседу Пашка. – Тебе кто-нибудь угрожал?

– Да! То есть, нет. Он только время спросил.

– Так в чем же дело?

– У него часы на руке! Я их первым делом заметила. Ждала вас на скамейке, поглядывала на переход, тут он подошел – с другой стороны – и спрашивает, сколько, мол, времени? А у самого часы на руке – здоровые такие, и сама рука – здоровая, красная. А потом я глаза на него подняла – а у него и лицо такое же – красное, и уши, и шея…

– И что ты?

– Ответила: без восемнадцати пять, спокойно встала и ушла. А он мое место занял.

– Ты про вон того мужика? – спрашивает Пашка, выглядывая из-за постамента и прищуривая левый глаз так, словно смотрит в прицел.

– Да, – подтверждает Маришка, а я выглядываю следом, стараясь быть максимально незаметным, и обнаруживаю подозрительного мужика.

Он сидит, удобно откинувшись, на скамейке между гигантским соленоидом и каким-то накопителем, похожим на трехметровый элемент парового отопления, только голубой, в крупный белый горошек. На мужике серая ветровка и парусиновые штаны. На земле, между вытянутыми вперед ногами в кедах стоит черный дипломат. На левой руке, заброшенной на спинку скамьи, фальшиво поблескивают позолоченные часы. Лицо и руки незнакомца кирпично-красные, и, боюсь, не жаркое апрельское солнце стало тому причиной. Ветерок треплет редкие рыжие волосики, а глаза… Нет, глаза с такого расстояния мне не разглядеть.

Подозрительный мужик – и весьма. Приходится признать, Маришкины основания не лишены опасений… То есть, конечно, наоборот.

– Как думаешь, княжна, – допытывается Пашка, – чего он добивался, обращаясь к тебе?

– Может, просто хотел со скамейки согнать? Может, он на ней обычно жертву поджидает?

– Не исключено, – чешет переносицу Пашка. – Вы вот что. Ждите здесь, а я пойду вблизи погляжу, что это за фрукт. Или овощ. Сеньор-помидор.

– Может, вместе? – предлагаю, но Маришка дергает меня за руку, и выразительно смотрит в глаза.

– Нет, спасибо. Я сам.

Пашка поправляет манжету, прикрывая собственные часы – поскольку не любит наступать на грабли, даже чужие – и выходит из засады. Прогулочной походкой идет по аллее, как бы не замечая краснокожего мужика, проходит мимо и, только отойдя шагов на пять, внезапно останавливается и возвращается к скамейке. Краснокожий с интересом смотрит на Пашку снизу-вверх, чуть склонив голову набок. Пашка, пугающе артикулируя, о чем-то его расспрашивает. Краснокожий что-то отвечает, сопровождая слова легким пожатием плеч. Пашка улыбается, с пониманием кивает и возвращается к прерванной прогулке.

Возле статуи пестрого накопителя он притормаживает и внимательно разглядывает сопроводительную табличку.

– Погоди, – шепотом обращаюсь к Маришке. – Ты говоришь, он только про время тебя спросил, больше ничего?

– Нет, еще опустился передо мной на колено и предложил руку и сердце, – огрызается она. – Они же у меня, говорит, с красным знаменем цвета одного.

– Я серьезно спрашиваю, – обижаюсь. – Только спросил – и тут же покраснел?

– Да нет. Он и до этого был красный.

– То есть, безо всякого личного контакта? Странно это… Раньше вроде такого не случалось.

– Безо всякого контакта со мной, – подчеркивает Маришка. – Или ты думаешь, только мы с тобой – ходячие переносчики благодати? Там вообще-то кроме нас человек сорок-пятьдесят было. Может, и этот тип с красной рожей среди них.

– Может… – пожимаю плечами.

Тем временем Пашка, вдоволь нагулявшись, степенным шагом возвращается под прикрытие лейденской банки – и приседает на выступ в основании постамента; не для маскировки, а как будто от внезапной потери сил. Бешеный кролик, притаившийся за Пашкиными линзами, кажется, вот-вот выскочит наружу.

– О чем говорили? – спрашиваю.

– Все о том же. Спросил у него, который сейча-час час. – Дрожат сведенные судорогой губы.

– Так долго?

– Я неудачно выбрал формулировку, – признается Пашка. – С пятого раза еле выговорил.

– А он?

– Не знаю, говорит. Часы встали.

– А не врет? – выражает сомнение Маришка.

– Может, и не врет. Я на часы не смотрел.

А я думаю про себя: «Нет, не врет. Я бы заметил».

– Как думаешь, – спрашиваю, – он – убийца?

– Потенциальный. Еще никого не убил, но явно замыслил что-то.

– С чего ты так уверен? – удивляюсь. – По глазам прочитал?

– По ним тоже. Он еще не до конца… – Пашка мотает головой, поясняя мысль, – перекрасился. На белках только мелкие красные прожилки, но сами глаза пока серые. И холодные, как свинец. И волосы не все еще порыжели, попадаются седые.

– Что делать будем? – спрашивает Маришка.

– Задержим до выяснения? – предлагаю.

Пашка смотрит удрученно.

– За что? Что мы ему ввиним? Вменим, эт самое, в вину?