Семь футов под килем

— Да? Поглядим. Не читал ещё твоей депеши.

Через несколько минут Николаев позвал из рубки:

— Паша! Зайди. Ну-ка, продекламируй вслух своё сочинение.

— «Дорогие МОБАЛИШТО прошёл экватор ваш моряк Павел Кузовкин». Восемь слов. Не считая адреса, конечно. Короче не получилось. Разве что фамилию свою вычеркнуть? В семье-то один я моряк.

Паша потянулся к ручке.

— Не спеши. Фамилию убрать недолго. А вот что такое МОБАЛИШТО?

— МОБАЛИШТО?

— Оно самое.

— Мама, отец, бабушка, сестрёнки: Аня, Лиля, Ирина, брат Шурик и тётя Оля, — с обезоруживающей простотой расшифровал Паша.

— А других родственников у тебя нет?

— Есть, Василий Яковлевич! Но они в деревне живут, далеко. — Жаль. Сразу бы весь твой род в одно слово втиснули.

Ти-ти-тии, тии-ти, ти-ти-ти, тии-тии-ти-тии!.. — полилось из динамика.

Николаев взял наушники.

Паша почтительно, на цыпочках вышел из святая святых.

Ленинград вызывал теплоход «Ваганов».

Две точки и тире; тире и точка; три точки; два тире, точка, тире. Четыре буквы азбуки Морзе: unsq, у-эн-эс-кю.

В мировом океане десятки тысяч судовых радиостанций, ещё больше их на берегу. И у каждой свои позывные. Из цифр и букв или только из букв. Радиостанция теплохода «Ваганов» значилась под шифром UNSQ.

Николаев отзывался на уэнэскю, как на собственное имя. Случалось ждать своей очереди часами. Не выключая приёмник, Николаев вытягивался на диване, отдыхал. Глубокой ночью лёжа заснуть не долго. Динамик ни на минуту не умолкал, но морзяночная какофония не мешала. Николаев как бы не слышал её. Стоило же хоть раз промелькнуть звуковой молнией unsq, он вскакивал мгновенно. Будто в самое ухо крикнули: «Вася!»

Ещё не проснувшись толком, Николаев хватался большим и указательным пальцами за белый рычажок ключа и, как скрипач, склонив голову набок, с неуловимой для глаз скоростью отстукивал:

«Unsq слушает!»

Ответив Ленинграду, Николаев сказал через плечо своей помощнице: «Будем принимать».

Свайка громко зевнула: долгая, мол, история. Она удивительно быстро освоилась в рубке и обычно дремала в уголке дивана. Гудение аппаратуры, щёлканье реле, разновысокий писк, цоканье, заунывное свистенье, похожее на короткий вой, треск атмосферных разрядов не вызывали никакой реакции. Для Свайки все эти звуки были чужими и недоступными.

Хозяин выбивал из серой коробочки рычание: «Тыр-тырр-тыр». Низко, сердито. Отвечал ему высокий, писклявый голосок: «Пи-пии-пи-пи». Ластится, оправдывается, уговаривает, подлизывается. А хозяин опять: «Тырр-тыр-тырр».

Первое время и Свайка помогала рычать, но ей запретили вмешиваться в разговоры с другим миром, откуда не проникали даже запахи.

Из Ленинграда радиограмм было немного, только служебные. Николаев принял их на машинку. Потом отстучал свои.

«Какой «мобалишто»?» — переспросил Ленинград.

«Обыкновенный МОБАЛИШТО. Поняли правильно. У меня все».

Свайка зажмурила глаза и тотчас погрузилась в очередной собачий сон. Нежно повизгивая, она слабо шевелила пушистым хвостом, но вдруг приоткрыла один глаз, второй, и хвост вовсю заходил по дивану. Пришёл Лёшка, друг хозяина, и значит, её друг.

Николаев поднял брови:

— Радиограмму? Опоздал, теперь до утра пролежит.

— А ту, что… уже передали?

— «Перерулил экватор»? Конечно. Изменить хотел? — догадался Николаев. — Вместо «перерулил» — «пересек», конечно?

— Ага. — Лёшка и головой мотнул утвердительно. Поразмыслив, он решил, что «пересекли» скромнее и понятнее.

— Не расстраивайся! Так даже лучше: пе-ре-ру-лил. Присаживайся, Лёша. Опять в ночь с Пал Палычем?

— Меня освободили от ходовых вахт. Пока экзамен не сдам.

— Ну и правильно. Готов?

Лёшка неопределённо повёл плечами.

— Пал Палыч говорил, что ты хорошо подготовился. С английским у нас тоже нормально. Азбуку не забыл? Ну-ка. — Николаев быстро отстучал что-то карандашом по столу.

— Ещё раз, — попросил Лёшка. Он понял все буквы, но слово — абракадабра какая-то!

Николаев, откровенно улыбаясь, застучал медленно: тук, тук-тук, тук, тук-тук, тк, тк, тк-тк, тук…

— М — о — б — а… Не выходит, опять ерунда.

— Плохо, плохо, — деланно строго сказал Николаев и встал. — Семафором попробуем. Принимай.

Лёшка тоже поднялся на ноги.

Николаев помахал над головой руками: «Вызываю!» Лёшка тотчас отсемафорил: «Принимаю!»

Руки Николаева замельтешили, как крылья у мельницы. Лёшка описал правой рукой замкнутую окружность: «Принять не могу». И тогда Николаев рассмеялся, чем ещё больше смутил Лёшку.

— А Ленинград принял! Что у тебя получилось?

— МОБАЛИШТО какое-то…

— Не какое-то, а какие-то. Впрочем, и не какие-то, а известные люди, родственники, полная семья.

— Чья? У нас такого нет на судне. Митрохин, Макаров…

— Есть, да не скажу. Служебная тайна.

Возвратившись в каюту, Лёшка спросил Пашу:

— Кто у нас Мобалишто?

— А что? — насторожился Паша.

— Ничего. Фамилию такую сегодня услыхал.

Паша сообразил, что Лёшка слыхал, да не всё.

— Не знаю такого. — Он притворно зевнул. — Травля, не иначе.

— Мобалишто. Сроду фамилии такой не встречал.

— И я, — сказал Паша, отворачиваясь к переборке. — Вырубай свет.

— Я ещё посижу. Экзамены ведь.

— А-а, — протянул, зевая, Паша и засопел.