Семь футов под килем

— Проснись, Смирнов. Шуток не понимаешь… Дальше. Эти две кнопки — от лебёдки трапа. «Верх», «Низ» — не спутаешь. Вирать и майнать значит. Уровень воды меняется; прозеваешь — зависнет трап или, наоборот, съедет куда-нибудь. И за щитками от крыс посматривай, заваливаются они.

— Какие, где?

— Забыл, с кем дело имею, — пробурчал Зозуля. — Вон на швартовых кружочки такие, чтоб крысы не лазали. Утром подъём объявишь, меня первым подними.

Как объявлять подъём, Лёшка знал. Заглядывает в каюту вахтенный, кричит во всё горло: «Доброе утро!» После такого приветствия и мёртвый встанет.

— Ну, счастливой вахты. — Зозуля шагнул к двери, но задержался: — Выспался?

— Да я…

— Отстоять с ноля до восьми иметь привычку надо. Паша через раз в сон впадает. Лады ещё, только себя подводил, выговоры хватал.

— Разве что-нибудь должно случиться?

— Не должно, но может. Не у себя дома, за границей. А случай на то и случай, чтоб случаться.

Судно ошвартовалось левым бортом в неширокой прямоугольной гавани. Пакгаузы с оранжевыми светильниками и множество океанских судов загораживали вид на город.

Вдоль стенки выстроились тесной шеренгой двуногие портовые краны. Стальные руки грузовых стрел выброшены под углом над тихим, безлюдным причалом.

Замерло всё и на судне. Лёшка потоптался у трапа с полчасика и присел на широкий комингс в дверях надстройки. Скрестил руки, ладони — под мышки, привалился плечом к косяку, пригрелся и заскучал. Вскоре он ощутил под собой холод и подложил толстую телефонную книгу Гамбурга. Стало совсем тепло и уютно. Убаюкивающе пели генераторы, мерно поскрипывали толстые деревянные сваи под натиском стального борта.

Задремал Лёшка на минуту. Или чуть больше: время остановилось. Когда он открыл глаза, над портом висел густой туман. Оранжевые фонари едва угадывались по расплывчатым пятнам. Краны придвинулись к судну вплотную, над головой призрачно нависли громадные стальные руки.

Лёшка тряхнул тяжёлой головой и вскочил на ноги. Уснул! Уснул на вахте в чужой стране!

Он прошёл быстрым шагом в сторону кормы, потом на главную палубу. Нигде никого, всё спокойно.

Лёшка с облегчением вздохнул и зорко оглядел причал, сжатый туманом до маленького пятачка у трапа.

Ничего не случилось. А что могло случиться? Он стал припоминать разные истории, всё, что читал или слышал. Как чанкайшистские пираты угнали советский танкер и взяли в плен экипаж, как в южноамериканском порту на борт «Мичуринска» нагрянули солдаты и полиция, как на палубу мирного грузового судна посыпались напалмовые бомбы…

«На то они и случаи, чтобы случаться», — вспомнились слова Зозули. Хорошо ещё, что боцман не застал его спящим на вахте!

Вдруг Лёшке почудилось, что кто-то ходит у самого борта. Он напряг слух и зрение. Шаги совсем близко.

— Кто? — сдавленно выкрикнул Лёшка и сжал кулаки.

— Кофейку не желаешь? — раздалось за спиной.

Лёшка вздрогнул и оглянулся. Перед ним стоял моторист. В лицо Лёшка знал его, но фамилии не помнил.

Моторист подал горячую фаянсовую чашку. Пахнуло кофейным ароматом.

— Спасибо, — с трудом выговорил Лёшка.

— Погрейся, — сказал моторист и стал закуривать. Даже в тумане было видно, что он потный и в следах мазута. — Не мало сахару?

Кофе прилипал к губам, как патока.

— Нет, спасибо… Дежуришь?

— Ага.

— Скучно, наверное, там, внизу? — из вежливости спросил Лёшка, поддерживая разговор.

— Да не очень. Работы много.

В бортовую обшивку тяжело бухнуло. Моторист перегнулся через планшир, высмотрел что-то и протяжно свистнул.

— Трап завис.

Забыл Лёшка наставления боцмана!

— Давай вниз, — распорядился моторист. — Оттянешь, а я смайнаю.

Через несколько минут запыхавшийся Лёшка — дюралевый трап оказался не таким уж лёгким — опять был наверху.

— Вот спасибо тебе! — с чувством признался он. — Попало бы мне на «полный максум»!

Мотористу такое высказывание не понравилось.

— Ты не для боцмана старайся, для себя.

Пристыжённый Лёшка не нашёлся что ответить.

— Который час? — спросил моторист, докурив сигарету. — О, надо поднажать! Пока, счастливой вахты.

— Счастливо, — эхом отозвался Лёшка и вернулся к трапу.

Спешить некуда, боцмана и команду будить рано.

Боцман явился к нему сам.

— Как дела, Смирнов?

— Нормально. — Лёшка с сожалением сменил удобную позу.

— Нормально, значит, — многозначительно произнёс Зозуля и неожиданно спросил: — Отыскались знакомые? — Зозуля показал носком ботинка на телефонную книгу. Она так и осталась с ночи на комингсе. Лёшка поспешно убрал её на место.

— Извините…

— Может, и извиню, — сумрачно пробасил Зозуля. — Не люблю, когда книжки не там, где надо, читают. Вахтенному сидеть не положено! Ясно?

— Ясно, — виновато пробормотал Лёшка.

— Спал?

— Задремал чуть…

Откровенное признание охладило боцманский гнев.

— Добро, что не отпираешься. И не поверил бы. А так… — он выдержал долгую, мучительную для Лёшки паузу, — прощаю. В первый и наипоследний раз. Знаешь, что за это полагается? — Опять долгая пауза. — Должен знать, не малое дитё, в матросы записался. А матрос на вахте — что солдат на боевом посту. Тем более в загранпорту. Ясно?

— Ясно, товарищ боцман! — с облегчением выпалил Лёшка.