Семь футов под килем

— Вон что! — сказал Зозуля и вдруг напустился: — Раньше думать надо было! А ты как же полагал: святой дух за тебя отвахтит! Ничего менять больше не буду. Всё. И заруби себе: на судне мамок-нянек нету. Приказано с ноля — значит, с ноля. Всё.

Матросы гуськом сходили на берег. Трап пружинисто раскачивался.

Паша уже стоял внизу.

— Порядочек? Я же говорил! — победоносно шепнул он Лёшке. — Ты меня слушай, со мной не пропадёшь!

Лёшка сосредоточенно разглядывал свои остроносые туфли. В душе противоборствовали чувства неловкости, вины перед Федоровским и неодолимая тяга увидеть знаменитый Гамбург.

— Не страдай. — Паша поддел Лёшку плечом. — Они тут сто раз были, а мы — впервые.

— Все в сборе? — громко спросил четвёртый штурман Кудров. — Пошли.

…Яркое, надраенное, словно для адмирала, судёнышко наискось мчалось через Эльбу.

Впереди разворачивалась панорама большого портового города.

Мощные краны вытаскивали из трюмов горы мешков, ящиков, кип, бочек, тюков, рулонов, пакетов. Заводское оборудование в огромных, добротно сколоченных ящиках взмывало над палубами, как секции крупнопанельных домов. Из танков[2] наливных судов насосы перекачивали в береговые ёмкости нефть.

Плавучие паровые установки перегоняли в вагоны, баржи и хранилища сыпучие грузы: зерно, цемент, сахар. По лязгающим транспортёрам неслись потоки руды и угля.

На причалах угорело метались юркие автопогрузчики. Жёлтые, красные, нагруженные, как муравьи, они развозили грузы по пакгаузам и к бортам судов.

Сотни теплоходов, отдавая груз, всплывали всё выше и выше над причальными стенками. Другие, наполняясь тяжестью, опускались, приседали в маслянистой воде гаваней.

Гавани и причалы тянулись в глубь Эльбы сколько видел глаз.

Впечатлял и город. Большой, зелёный, всхолмлённый, с острыми пиками готических кирх, белой телевизионной вышкой, унизанной кольцевыми ярусами ресторанов и обзорных площадок.

Пассажирские причалы для морских судов и местного водного транспорта ярмарочно пестрели красочными рекламами бесчисленных портовых киосков.

У Паши захватило дух.

И Лёшка никогда не видел такого большого города сразу, почти целиком. Ленинград красивее и крупнее Гамбурга, но посмотреть на него так нельзя, разве что с самолёта.

— А то что за церковь? Вон, без креста, на берегу, под зелёным куполом!

— Въезд в Эльба-тоннель.

— Крутой спуск?

— Нет, лифтом опускают.

— Здорово!

— Подумаешь, невидаль! — осадил Лёшкин восторг Зозуля. — Гремит, грохочет, точно сотню якорь-цепей враз травят. Преисподня железная.

Боцман не терпел, когда расхваливали что-нибудь чужое: город, судно, страну — всё едино.

Катер широко развернулся и прошёл вблизи белоснежного нарядного лайнера.

— Наш, — горделиво отметил Зозуля, — «Сибирь»!

В советском порту он и взглядом бы не удостоил «пассажира»: «Подумаешь, невидаль! Морская гостиница интуриста!» Но здесь, в чужом порту, «пассажир» был своим, частицей Родины.

Людей на набережной было относительно мало. Можно разглядеть каждого. Смотреть только нечего: люди как люди, обыкновенные. Ничего в них иностранного нет. Разговаривают, правда, на непонятном языке. Так и твой язык не всем доступен.

Моряков было много. Англичане, американцы, поляки, русские, скандинавы — полный интернационал. Покупали в киосках открытки с видами Гамбурга, пивные стаканы с трафаретными рисунками, разные сувениры. Играли в автоматическую лотерею.

Небольшой ящичек, похожий на кассу бескондукторного автобуса в Ленинграде, даже верх такой же — прозрачный. Сквозь толстый плексиглас видны: разноцветное драже, миниатюрные складные ножички, крохотные зажигалки, брелоки для автомобильных ключей. Всё вперемешку.

Паша не устоял перед соблазном приобрести гамбургскую зажигалку за десять пфеннигов. К тому же Кудров заверил: автомат — беспроигрышный, что-нибудь да выпадет в окошко внизу.

Выпали три шарика — три конфетки. Паше не терпелось попробовать выигрыш на вкус. Конфетка оказалась такой крепкой, что её едва удалось разгрызть. Рот наполнился лекарственной горечью, лицо исказилось гримасой.

— Перекусил? — с серьёзной миной спросил Кудров. — Тогда пошли дальше. Куда двинем? К Хагенбеку?

Лёшка решил, что Хагенбек — какой-нибудь нумерованный кайзер, германский царь. Нужны ему эти цари!

— А здесь есть музей Тельмана?

Зозуля хмыкнул:

— Забыл, где находишься, Смирнов?

Ничего Лёшка не забыл. Гамбург — старый центр революционного рабочего движения. Здесь вождь пролетариата Германии поднимал на восстание народ.

— В ФРГ ты, Смирнов, а не в демократической республике. Тут одному «железному канцлеру» монумент стоит, Бисмарку. Вот там, на холме…

— Можно подняться, — предложил Кудров, — вид оттуда хороший.

Лёшка был с фотоаппаратом, отцовским.

На холме узкая асфальтированная дорога перешла в лесную аллею, извилистую и крутую. У вершины деревья и кусты почтительно остановились, словно не решились приблизиться к суровому канцлеру. Вокруг памятника было голое пространство.

Монумент поражал не величием, не искусством зодчих и архитекторов, а размерами: от основания до макушки Бисмарка — с трёхэтажный дом.