Семь футов под килем

К тебе, котора заложила на сердце строп любви прямой
И грот-нот-тали прилепила, к тебе дух принайтован мой!
Под фоком, гротом, марселями, все лисели поставив вдруг,
На фордевинд под брамселями к тебе летит мой страстный дух!
Уж толстый кабельтов терпенья давно порвался у меня,
И сильный ветр, к тебе стремленья, давно подрейфовал меня!
Я ставил ходу в прибавленье возможных кучу парусов.
Я в склянку, всем на удивленье, летел по двадцати узлов!
Но ты ход дивный уменьшила, и в бейдевинд крутой я лег;
А после в галфинд приспустило, с которым справиться не мог!
И дрейфом румбов плеть валило с противной зыбью все назад;
В подзор, в бока волненье было, сам курсу своему не рад!
Скорее сжалься надо мною! Мой руль оторванный пропал
Брам-стеньги сломаны тобою. Порвался крепкий марса-фал.
Изломлен водорез и бушприт. Ветр сильно кренит на меня!
Смотри, тайфун фок-мачту рушит, и все трещит вокруг меня!
Смотри, как в сердце прибывает тоски осьмнадцать дюймов в час!
Ночь темная все небо покрывает, в ноктоузе огонь погас!
Чьему же курсу мне держаться, когда не виден мне компас?
Зажгли маяк, над бедным сжалься и отврати крушенья час!
Поверь, что шторм я сей забуду, когда, к веселью моему,
Я столь благополучен буду, достигнув к рейду твоему!
Тогда, отдавши марса-фалы, и фок и грот убравши свой,
Я, верп закинувши свой малый, тянуться буду за тобой!
Когда на место я достигну, там, где увижу я твой вид,
«Из бухты вон»! — я в рупор крикну, и якорь в воду полетит.
Тогда не норд-вест мне ужасный и не норд-ост не страшны мне.
Тогда и штормы не опасны, когда я буду при тебе!
И брак любви найтов надежный обоих нас соединит,
И пред тобой, о, друг мой нежный, мне отшвартоваться велит!

Весьма часто во время плавания в кают-компаниях устраивались и танцы. При этом часть офицеров изображала собой дам, которых приглашали на тур танца сотоварищи. Все это устраивалось, как правило, по праздникам и после хорошего стола.

Если матросы довольствовались казенной чаркой да редкими загулами в портовых кабаках, то офицеры, как правило, веселились в кругу своих сотоварищей или у кого-нибудь на квартире или в более-менее приличной ресторации.

* * *

Если кто-то думает, что на парусном русском флоте матерились просто так, как кому заблагорассудится, то он глубоко заблуждается! Матерная ругань на парусном флоте была возведена в ранг подлинного искусства. Разумеется, имелись и настоящие мастера своего дела, послушать которых в Кронштадте ходили так, как в губернских городах ходили слушать оперу. При этом наряду с мастерами и ценители тоже были на должном уровне. Любую фальшь они распознавали сразу!

Дело в том, что в морской матерной ругани существовали свои незыблемые каноны, нарушать которые было не позволительно никому. Первый низший уровень мастерства включал порядка тридцати выстроенных в определенном порядке выражений. Умельцы русского слова осваивали более высокий уровень, так называемый «малый загиб Петра Великого», который состоял уже из шестидесяти матерных выражений. Ну, а истинные мастера своего дела выдавали и «большой загиб Петра Великого», состоявший более чем из трехсот выражений, среди которых самыми невинными были «мандавошь Папы Римского» и «еж косматый, против шерсти волосатый».