Семь фунтов брамсельного ветра

И мы пошли бродить по дворцу. По разным этажам. Везде уже было полутемно и потому таинственно… Да и в любое время, при любом свете мне казалось, что в Арамеевском дворце живут тайны. Нет, дело не в легендах про богача Арамеева, который будто бы в потайных комнатах прятал сокровища, а в подземной конуре замуровал любовницу. И не в рассказах о пыточных камерах ЧК, которые, послухам, до сих пор сохранились в глубоких подвалах. Я о другом. Здесь с двадцатых годов шла ребячья жизнь. И мне казалось иногда, что память об этой жизни, о всех-всех годах впитана в эти стены. Если приложишь ухо к старинному дверному косяку, можно услышать песни про пионерские костры, про челюскинцев, про мальчишек-партизан. А на чугунных витых лестницах навсегда отпечатался топот тех, кто бегал здесь полвека назад. И раньше… И позже… Прислушайся – и различишь… Вот и правда будто кто-то пробежал по гулким ступеням в конце бокового коридора. Кто? Может, двенадцатилетний Сережка Мезенцев, который когда-то ходил сюда на занятия кружка “Юный газетчик”?..

Конечно, я “впечатлительная натура, которой надо почаще проветривать мозги” (Лючкин совет), но все же я всерьез была уверена – что-то здесь есть. Кажется, это называется “аура”… И вдруг все это станет чужим, да? Но это же… все равно что разрушить целый сказочный город!

Я обязательно буду в пикете, который уже точно назначен на следующий понедельник! Говорят, его превосходительство со свитой приедут лично осматривать Дворец и принимать окончательное решение. Нас, конечно, в этот день внутрь не пустят, но мы и правда встанем в три кольца вокруг всего здания! И в школу не пойдем, пусть завучи вопят потом и снижают оценки!.. А может быть, и не станут. Многие ведь тоже когда-то бегали сюда на кружковые занятия. И не все же стали потом “социально-психологическими стереотипами”…

Мы прошлись по трем пустым этажам, съехали вниз по спиральным перилам одной из лестниц и вернулись к директорскому кабинету… Он был заперт!

Вот так фокус. Не рассчитали. Слишком долго гуляли по вечернему Дворцу…

Мы пошли к выходу. А что еще делать?.. Придется обойтись без завтрашних съемок, позвоню Петруше.

Но неприятности не кончились. Выход был тоже заперт, высокие двери с бронзовыми ручками не колыхнулись в ответ на наши толчки.

Гардероб, конечно, уже на замке, сквозь деревянную решетку видно, что все вешалки пусты. Хорошо, что мы раздевались у себя, в “съемочной”, и теперь были в куртках.

На барьере, за которым обычно сидел дежурный охранник, горела настольная лампа. Но самого охранника не оказалось. Теперь вот забота – дожидаться или искать его. Хорошо, если просто в туалет пошел, а если, как мы недавно, бродит по этажам, проверяет, все ли в порядке?

К тому же, сказал Пашка, сегодня дежурит не самый приветливый из охранников – некий пожилой субъект по прозвищу Егерь. На ребят он часто орет и знает одно: “У всех только хулиганство на уме”. Обнаружив нас застрявшими у выхода, Егерь занесет наши фамилии в дежурный журнал и, может быть, накатает докладную директору. Нам-то наплевать, а Петруше может влететь – зачем ушел и оставил детей одних?

Я глянула на часики. Была половина девятого.

Томчик озабоченно сказал, что если сильно задержится, его могут не отпустить больше на съемки.

– Папа говорит: что-то слишком ты увлекся этим делом, голубчик…

Впрочем, он не сильно тревожился. Верил в меня и Пашку на сто процентов и считал, что мы сумеем выкрутиться из неприятности.

– Ладно, – сказал Пашка, – Идем. Попробуем… Только заскочим в “съемочную”, возьмем свечку.

– Ты что задумал?

– Есть еще один выход…

Я больше не стала спрашивать, запахло тайной.

Съемочная была тоже заперта, но мы знали, где припрятан запасной ключ – сверху, на косяке. Пашка прыгнул, достал. Не включая света, мы нащупали на столе канделябр со свечками. Эту штуку мы снимали в эпизоде, когда Том сидит вечером в своей комнате и читает книгу о путешествиях (а потом сердитая тетушка гонит его спать и дует на свечи). Пашка нашел под скатертью и коробок со спичками. Сказал:

– Все по плану… Поворот оверштаг…

3

Мы опять пошли по коридорам – крадучись, чтобы не попасть на глаза Егерю. Поднялись на третий этаж.

– Лишь бы не был заперт зал, – шепнул Пашка. – Помолимся судьбе…

Я суеверно сцепила на левой руке указательный и средний пальцы.

Судьба оказалась милостива, большой актовый зал, самый главный во Дворце, был не заперт (а зачем его запирать?) Свет, конечно, не горел, по высоченым окнам пролетали лучи от пробегавших по площади Повстанцев машин. Пашка взял за руку меня, я – Томчика. В ладони Томчика пульсировала жилка.

– Не бойся, – шепнула я.

– Я ни капельки не боюсь, – выдохнул Томчик. – Только… немножко боюсь опоздать.

– Не опоздаем, – пообещал Пашка.

Он повел нас к сцене. Мы, запинаясь, поднялись на нее по боковой лесенке. И когда оказались позади занавеса, Пашка зажег свечу.

В желтом дрожащем свете пространство сцены показалось громадным.