Семь фунтов брамсельного ветра

Я в себе проблесков не замечала, но такой вариант меня устраивал. Не надо сочинять пьесу, на которой до той поры наставала Люка. Я просто рассказывала отдельные эпизоды, как их представляла себе, а Петруша тут же набрасывал “режиссерский план”.

Развивая “экспериментальные” идеи, Петруша в конце концов решил, что нужно проигрывать отдельные сцены (“которые подсказывает вдохновение!”) и снимать их на видеопленку.

– А потом смонтируем фильм-спектакль! Устроим премьеру! Во Дворце есть аппаратура, чтобы крутить видеопленку на большом экране! А у меня – камера. Не последней модели, но вполне приличная…

Мы все решили, что придумано здорово. Не надо специальных декораций, во Дворце было много мест, которые могли сойти за внутренность дома, где у богатых родственников скучал по отцу маленький Том. Например, “зеленая” гостиная с резными креслами и с часами высотой со шкаф…

Сперва репетировали где угодно, по разным углам и без костюмов. Но скоро Петруша сказал, что игра есть игра, неизвестно какой эпизод на какой репетиции окажется самым удачным, поэтому надо снимать все подряд, а потом выберем. Но для этого необходимо, чтобы “всё происходило в нужном месте и все выглядели как подобает”.

Люка и Петрушина помощница Маргарита (она же костюмерша) соорудили для Толика-Томчика матросский костюмчик, какие носили мальчики сто лет назад. Томчик надевал его с черными колготками и высокими ботинками с застежками из белых пуговиц – эти “старинные” ребячьи башмаки Маргарита отыскала в кладовой драмкружка. В таком наряде Томчик делался в точности как Том Беринг на иллюстрации в моей большой разноцветной книге. Для съемки “на натуре” ему еще подобрали пальтецо с воротником-пелеринкой и берет с пушистым помпоном.

Томчик был тихий ребенок. Смеялся редко, разговаривал обычно в полголоса. Петруше каждый раз приходилось его “раскачивать”:

– Томчик, врубись! Ты уже не Морозкин, а сын капитана Беринга. Помнишь, мы вчера говорили? Ты человек не скандальный, но решительный, хотя и спокойный снаружи. Тебя накануне крепко обидела тетушка, и ты мастеришь лук, чтобы с этим оружием навсегда уйти из дома. Понимаешь, ты по правде обиделся и делаешь настоящий лук…

И вот удивительное дело. Несколько минут еще Томчик был “зажатый”, а затем вдруг превращался в того Тома. В мальчика-фантазера, порой озорного и веселого, но со спрятанной в душе печалью. С постоянными мыслями об отце, который плавает неведомо где (ведь эпоха-то какая – ни радио, ни самолетов; исчезли люди за горизонтом и ничего о них с этого часа не известно).

Петруша говорил нам шепотом:

– Потрясающий пацан. Вживается в образ – аж слеза прошибает…

С другими исполнителями было сложнее. И не только потому, что “вживались в образ” они не так легко, а и потому, что их не хватало.

Несколько ребят из драмкружка исполняли роли двух поварят и компанию уличных мальчишек, с которыми Том сперва подрался, а потом помирился и променял им свой лук на рогатку (ее легче прятать от тетушки). Люка играла молоденькую служанку, которая старается уберечь Тома от неприятностей и утешить в грустные минуты.

– Лючия, не кокетничай, – время от времени говорил Петруша. – Ты же не горничная герцогини де Шеврез, а девочка с кухни…

Пашка и Лоська никого, конечно, не играли. Но на репетиции ходили – за компанию, болели за общее дело. Иногда кое в чем помогали. Пашка, например, придумал комбинированную съемку – чтобы на фоне облаков снять модель фрегата. Это будет сон Тома про отцовский корабль. Фрегат Пашка выпросил а судомодельном кружке. Там Пашку знали. Оказывается, раньше он занимался у судомоделистов, а потом ушел, потому что “у них начался уклон в подводные лодки и эсминцы”. Хорошие отношения с кружком Пашка сохранил, и модель нам дали. Снимали на балконе. Ветер надул паруса, и корабль получился как настоящий… Кстати, Пашка знал дворец до последнего закоулка и помогал отыскивать для съемок самые подходящие уголки.

Стаканчик, хотя и не состоял в театральной труппе, сыграл бродячего мальчика-скрипача, который приходит в дом и успевает рассказать Тому, что отцовский корабль уже в соседнем порту (поэтому не надо пока бежать в дальние страны). И чтобы доказать правдивость слов, играет любимую песенку капитана Беринга. В этот момент появляется тетушка, прогоняет бродягу, а племянника предупреждает:

– Имей в виду! Когда вернется отец, гнев его будет ужасен!

Том никогда раньше не слышал, что такое “гнев”? Есть от чего задуматься. Может, какое-то чудовище?

Опасения Тома должен был подтвердить заезжий родственник, насмешливый дядюшка Мунк. “Да, брат ты мой, будь осторожен! Гнев – редкое чудовище из джунглей, которое твой папа, видимо, отловил в дельте Амазонки. У этих “гневов” особый нюх на виноватых мальчишек…”

С дядюшкой начались трудности. Оказалось, что играть его некому. Петруша хотел сначала сам, даже наклеил себе рыжие бакенбарды, но сразу стало ясно, что никакой это не дядюшка, а обычный мальчишка-студеник и бакенбарды его – липа. Петруша сокрушенно сказал: