Семь фунтов брамсельного ветра

“Подумаешь, Пантелеев!” – как в классе не дрогнул никто, когда толпа педагогов во главе с завучем допрашивала всех вместе и поодиночке: кто на школьном гараже нарисовал портрет вредной “ботанички” Алевтины. Все знали, кто , но дали друг другу слово молчать. Потому что отчим излупил бы до полусмерти “художника” Шурика Лоскуткина. Всех держали в классе с обеда до позднего вечера и грозили двойками за четверть. Маленький новичок Валерка Велихов расплакался, но и он молчал… И что там писатель Пантелеев с его известным рассказом “Честное слово”…

Еще был рассказ “Синева” – как хорошо лежать в траве и просто так смотреть в небо, где подрагивает на ветру белый змей, которого запустили с крыши ребята из соседнего квартала.

И наконец “Говорящий скворец Игорёша”. Это – о приключениях в Дементьевском доме. Давним летом, когда Сережке Мезенцову только исполнилось двенадцать лет.

Старый таинственный дом с подвалом манил мальчишек давно. Во-первых, неизвестно, кто там жил. Всё какие-то странные молчаливые люди, а ребят совсем не было. А про подвал говорили, что раньше он был первым этажом, а потом постепенно осел в податливом грунте. Очень даже возможно, что от давних (которые еще “в царское время”) жильцов – начальника пароходства Дементьева и его большого семейства – остались замурованные в стенах клады или какие-нибудь “корабельные” вещи. Они пригодились бы для самодельной шхуны “Атлантида” (на которой едва ли доберешься до Лондона, как Михаил Дементьев, но до села Верхний Бор можно). Алешка Полынин рассказывал, что будто бы Дементьев собирал коллекцию якорей от разных кораблей и пароходов – больших и маленьких. Может, они и сейчас в подвале, куда им деваться-то? Вообще-то Алешка был известный сочинитель, но ведь каждый знает, что в сказках есть доля правды. И как хорошо было бы прихватить из подвала хотя бы самый маленький якорь (все равно ведь никому он там не нужен!).

3

“…Мы пробрались к дому в сумерки. Хотя какие сумерки в конце июня в нашем сибирском краю! Почти что белая ночь. Ночь эта пахла теплыми лопухами и бурьяном в котором мы притаились, ожидая удобного момента. В серовато-синем небе розовели облака и висела круглая луна, которая не давала никакого света. Она казалась нарисованной желтым карандашом.

По всем правилам индейско-партизанского искусства мы пересекли заросший двор (совершенно пустой и тихий) и оказались у темной амбразуры, которая когда-то была окном первого этажа. Теперь в амбразуре не осталось ни стекол, ни рам. Веяло из черного нутра сыростью и опасностью.

Чем бы ни веяло, а надо делать то, что задумали. Я оставил в подорожниках сандалии и первый перевалился через нижний край окна – он был на уровне поросшей лебедою земли. Первым – чтобы Анютка не успела понять, как я боюсь. Мой страх перед таким Анюткиным пониманием был больше страха перед мокрой неизвестностью. Я повис в пахнущей остывшей баней темноте, болтнул ногами и разжал руки… Плюх-бульк!

На мне были пионерские шорты, совсем коротенькие, но все же они обмакнулись в воду, потому что ее оказалось гораздо выше колен. Хорошо, что не зацепило карман с фонариком, который мама подарила на недавний день рождения. Вода, вопреки ожиданию, была теплая, будто подогретая. Эта теплота слегка растопила мой заледеневший в животе страх. Я выцарапал фонарь из кармана, включил. Сперва ничего не разглядел, только заметались на черной взбудораженной воде ослепительные зигзаги.

С двух сторон от меня бульк-плюхнули Анютка и Алешка. Марат сопел в проеме окна, подворачивал широченные холщевые брюки. Зря подворачивал – когда прыгнул, они тут же раскрутились и оказались в воде.

– Ну? – деловито сказала Анютка. – Где здесь сокровища.

– Тихо ты, – одернул ее Алешка. Наверно, не из страха, а из желания все делать по правилам: во время приключений надо говорить шепотом.

Все они тоже включили фонарики, и желтые веера света вытащили из тьмы голые кирпичные стены и облупленный потолок. Якорей не было видно. А замурованные клады… на то они и замурованные, чтобы не бросаться в глаза. Впрочем, дальние углы оставались в темноте.

– Может, все-таки там есть какой-нибудь якорь? – нарушая правила, отчетливо выговорила Анютка.

– Якор-рь! – донесся из мрака негромкий картавый ответ. – Якор-рь на бор-рт!…

Кажется, мы все присели на корточки. Я-то уж точно, потому что мои шорты потом оказались мокрыми до пояса. Марат, по-моему, сделал рывок к окну (хотя впоследствии отрицал это).

– Мама… – хныкнула Анютка, выдавая наконец тот факт, что она все же девчонка.

– Тихо, – велел Алешка. И сказал не тихо, а громко (он всегда был самый решительный из нас): – Эй! Кто там?

– Игор-рёша… – отозвалась тьма.

– А я Алеша… А ты кто? – Алешкин голос был звонким от натянутой, как струна, смелости.

– Игор-рёша др-руг…

Мы наконец догадались (вернее, осмелились) направить лучи в сторону таинственного Игорёши.

Ничего другого просто не оставалось.

На плававшем у стены обрезке доски топталась блестящая черная птица. Мы почти сразу поняли, что это крупный скворец…”