Семь фантастических историй

— Что касается до нас с вами, ваша милость, — адресовался кардинал через их головы к фрекен Малин, очевидно позабыв, что уже он не на амвоне, и продолжая говорить с той же торжественностью, что и во время венчания, — то, поскольку мы здесь с вами лишь зрители, но о любви и браке знаем все же побольше, нам стоит поразмыслить о том, как предметы эти, ни с чем иным несравнимо, свидетельствуют о безумной отваге, увлекшей Творца, когда он создавал мир. Кто из нас не баловался мыслью о том, какой мир создал вы он сам? Папа, помнится, шутки ради, предложил эту идею на мое рассмотрение, когда я был молод. Я тогда решил, что, обладай я всемогуществом и будь моя воля, я создал бы очень недурной мир. Уж я прикидывал, какими бы сделал деревья и реки, какие новые тона придал бы музыке, невинности и дружбе, но — честью клянусь — я ни за что не дерзнул бы устроить любовь и брак так именно, как они созданы, и мой мир очень бы от этого потерял. Что за урок для художника! Не войся абсурдного! Не чурайся фантастического! Когда ты в сомнении, выбери самый опасный, самый неслыханный путь! De I'audace! De l'audace! [72]Ax, ваша милость, тут есть чему поучиться.

И он погрузился в глубокую задумчивость.

Все расположились на сеновале почти как прежде, только молодые супруги сидели теперь рядышком и держались м руки. Фонарь стоял на полу подле них. Фрекен Малин и кардинал, устав от трудов, с полчаса молчали и потягивали вино из кувшина.

Фрекен Малин держалась очень прямо, но выглядела так, словно сутки уже пролежала в земле. Она была глубоко взволнована, будто и впрямь выдала замуж дочку. Время от времени всю ее с головы до ног сотрясала дрожь. Когда она снова заговорила, голос у нее был слабый, но она улыбалась. Быть может, пока молчала, она размышляла о супружестве и о райских садах.

— Верите ли вы, ваше преосвященство, — спросила она, — в грехопадение?

Кардинал подумал немного над ее вопросом. Потом наклонился вперед, уперевшись локтями в колени и чуть не смахнув при этом бинты со лба.

— Это тайна, и я над ней бился немало, — сказал он слегка изменившимся, более низким голосом, но и более сильным, будто своим жестом он смахнул с себя и десятьпрожитых лет. — Приятно, что нынче мне выпадает возможность поговорить на эту тему. Я убежден, — объявил он, — что грехопадение имело место. Но я считаю, что пал не человек. Я полагаю, то было падение в божественных сферах. Мы теперь служим более низкой небесной династии.

Фрекен Малин, готовившаяся к остроумным рассуждениям о божественном, так возмутилась при этих словах, что на минуту заткнула пальцами уши.

— Господи Боже! — сказала она. — Да что это вы такое городите? Какие жуткие слова для уха легитимистки!

Ну, а каково, по-вашему, легитимисту их ощущать на устах? Я сдерживался семьдесят лет. Но вы спросили меня, ваша милость, и, если уж правда должна выйти наружу, нельзя выбрать время и место удачнее. Некогда, мы не знаем когда, на невесах произошел ужасный переворот, подобный Французской революции и равный ей по последствиям. Нынешний мир как нынешняя Франция — в руках Луи Филиппа.

Еще в силе, — продолжал он, — традиции Короля Солнца и его славного века, но ни один человек с ощущением великого ни за что не поверит, что Бог, создавший звезды, море, пустыню, поэта Гомера и жирафа, — это тот же самый Бог, который сейчас создает и поддерживает короля Бельгии, Швабскую поэтическую школу и ново-модные нравственные понятия. Будем, наконец, откровенны. Мы служим небесному Луи Филиппу, человечному Богу, и это так же верно, как то, что нынешний король Франции — буржуазный монарх.

Фрекен Малин смотрела на него бледная, открыв рот.

— Ваша милость, — сказал он, — мы служители короля по рождению, мы по праву наследства его приближенные, заветы Короля Солнца у нас в крови, и мы должны исполнять свой долг по отношению к законному повелителю, что бы мы сами о нем ни думали. Мы должны служить его вящей славе, ибо народ не должен сомневаться в величии монарха, подозревать его в слабости, и это мы с вами, ваша милость, ответственны за то, чтоб народ не прозрел. Цирюльник царя Мидаса не мог удержаться и шепнул камышам, что у его царственного клиента ослиные уши. Но мы-то с вами разве цирюльники? Нет, видит Бог, мы ме цирюльники, ваша милость.

— И разве мы не сделали все, что могли? — спросила гордо фрекен Малин.