Семь дней до Мегиддо

Так что, хоть мы остались жить в самом центре, и кое-что у отца всё-таки сохранилось, богатыми родители больше не были.

Хорошо, что я научился зарабатывать.

Возле подъезда никого не было, я открыл кодовый замок и проскользнул внутрь. Кивнул консьержу. Дом у нас хороший, на охрану мы скидываемся. Ночь всё-таки время неспокойное. У полиции и Росгвардии сейчас полномочия огромные, но отчаянного или отчаявшегося народа хватает.

— В Комок ходил? — спросил консьерж.

Он уже пожилой мужик, под полтос, но крепкий. До Перемены служил в армии, но теперь армий нет, пытался устроиться в полицию, но таких желающих много. Консьерж сидел за перегородкой и смотрел маленький телевизор, короткая дубинка лежала перед ним на столе.

— Ага, — сказал я без уточнений. Достал пачку сигарет и через окошко положил перед консьержем.

Тот расплылся в улыбке:

— Ого! «Соверен»! Я такие курить начинал, ещё в школе учился… Сколько я тебе должен, Макс?

Он даже сделал движение, будто лезет в карман.

— Нисколько, Андреич. Подарок, — улыбнулся я.

С людьми надо поддерживать хорошие отношения, особенно если от них зависит твоя безопасность.

— Спасибо ещё больше, — сказал консьерж, нюхая закрытую пачку. — Прям как в детство заглянул…

Лифт я вызывать не стал, это плохой тон, зря тратить электричество и ресурсы механизмов. Поднялся на четвёртый этаж, позвонил в дверь.

Открыл, конечно, отец. Был он навеселе, но умеренно.

— Сына…

Я позволил себя обнять и даже поцеловал отца в небритую щёку.

Они у меня не алкоголики. Бытовые пьяницы. Ну а что делать пожилым людям, когда мир обрушился? Им уже под семьдесят и ничего в жизни не светит.

— Кто там? — позвала из гостиной мама. Голос у неё был чуть громче, чем хотелось бы, и очень характерно вибрировал.

Отец виновато посмотрел на меня. Сказал:

— Мама… отдыхает.

Повернулся в глубину квартиры, крикнул:

— Это Максим! Продукты принёс!

— Максимушка! Иди сюда! — позвала мама требовательно.

Пришлось идти. Я разулся, прошёл по нашей большущей квартире, где стоял затхлый кисловатый запах. Мебель у родителей роскошная, наверное, её всё ещё можно хорошо продать, где сейчас в Москве купишь итальянскую мебель? На стенах висели картины, тоже не самые дешёвые когда-то. Айвазовский и Поленов — это в хорошие времена было важно. Окна наглухо зашторены. Я подумал, что, когда в следующий раз найму людей убирать в доме, скажу, чтобы постирали все шторы.

Мама сидела перед телевизором, здоровенным, но тоже старым. Как раз перед Переменой сменили. И смотрела канал «Ностальгия», как делают все сбрендившие пенсы.

Шло телешоу, которого давным-давно не было. Весёлый молодящийся ведущий расспрашивал маленькую девочку, кем она хочет стать. Девочка жеманно объясняла, что она уже и так звезда Тик-Тока, а будет суперзвездой интернета. Смотреть на это было грустно, потому что никакого Тик-Тока давно нет, как и интернета. Если девочка выжила в Перемену, то ей трудновато было приспособиться.

Мать сидела в кресле, держа в руках красивый хрустальный бокал — тоже с прежних времён.

— Максимушка, — мама подставила щёку под поцелуй. — Будешь красненького? Тебе же можно немного вина, ты не за рулём?

В бокале была красная жидкость. Я знал, что это: разведённая сиропом водка. Мама делала вид, что это вино, но, может быть, она уже сама в это верила.

— Нет, спасибо, — сказал я. — Надо поработать. У меня… сессия.

Иногда мама думала, что я ещё школьник. Чаще — что я учусь в институте, куда на самом деле так и не успел поступить. Порой, правда, у неё случались озарения, и она удивлялась: «Максимушка! Тебе же двадцать пять лет! Ты должен был уже закончить институт!»

Тогда я говорил, что учусь в аспирантуре, и мама успокаивалась.

Но в этот раз уточнять не пришлось, мама сразу закивала:

— Конечно. Не надо тебе пить. Это вредно. А учеба — очень важно. Из тебя выйдет прекрасный дипломат.

Смотреть на маму было грустно. Она никогда не любила косметику, но за собой следила. А последние годы лицо у неё было обрюзгшее, как у всех пьяниц… да к чёрту, у всех хронических алкоголиков!

— Я пойду, мам, — сказал я.

— Ты принёс картошку? — неожиданно спросила мама.

— Да.

— Извини, что попросили о такой мелочи…

Я мог бы объяснить, что пакет настоящей картошки нынче — совсем не мелочь. Куда дешевле был бы здоровенный отруб стейка из мраморной говядины, потому что говядину в Комке синтезируют, и она как настоящая, а картошку почему-то не могут. Есть несколько простых вещей, которые они не продают, хоть ты их рэдками засыпь, только руками разводят.

Приятно думать, что пришельцы чего-то не могут, но мне кажется, они просто издеваются над людьми. Или дрессируют нас, чтобы люди совсем не перестали заниматься сельским хозяйством и всяким производством.

— Хочешь, я пожарю… — мама попробовала встать, но у неё не получилось, она чуть не расплескала бокал. Я подхватил его и поставил на журнальный столик. — Ох, что-то я уже сплю… Заходи завтра, я пожарю.

— Конечно, мама, — ответил я.