Семь атаманов и один судья

— Разве не о том я и говорю? Я тоже был с ними, когда пошли грабить склад. Но что верно, то верно: мне не сказали, зачем идут. Капитан пояснил мне, что лишь будет испытывать мою храбрость — смогу ли я посреди ночи возле кладбища выстоять на посту? Я стоял бы себе, ничего не зная, если бы они один за другим не стали перепрыгивать через забор. Я, конечно, здорово рассердился на них и направился домой.

— А ты, нескладеха мой, не знаешь, почему их сцапали?

— Да откуда же мне знать? Я же их после не видел.

— Все потому, что ты бросил их на произвол судьбы. Не свистнул им, как они надеялись, при появлении милицейской машины.

— Все-таки я тоже виноватый!

Даже судья, немало повидавший на своем веку, вынужден был спросить:

— Кто-нибудь надоумил тебя прийти ко мне?

— У меня теперь никого нет. Дедушка Земфиры не просил этого делать. Сидор Айтуганович, наш сосед, и подавно. Я сам.

Голос судьи даже дрогнул:

— Коли уж так, ты сам, по собственному желанию пришел ко мне, к судье, чтобы отважно заявить о своей виновности, тебе никогда в жизни не придется иметь дело с нами. Спасибо, нескладеха мой, и прощай… С этого часа ты имеешь право ходить по Последней улице и по всем другим улицам мира с высоко поднятой головой.

Мальчишка, как человек, выполнивший свой долг, расправил плечи и, даже не попрощавшись, двинулся домой. Но голову он не поднял, как ему было приказано, а глядел под ноги, будто опасался споткнуться и рассыпать свои веснушки по земле.

Судья растерянно молчал. Провожая глазами медленно удаляющуюся фигуру Азамата, он чуть не вернул его обратно, чтобы сказать: «Это же я, нескладеха мой, в свое время написал на твоем заборе, что мальчишки с Последней улицы дважды трусы. Каюсь! И все-таки совсем не жалею, что как-то причастен к жизни Последней улицы, к вашим, мальчишки, делам…»

Но если бы вдруг Азамат вернулся и спросил: «Так отчего же не написали новый плакат на моем заборе, чтобы предупредить о появлении» фронтового друга, — то пришлось бы ему ответить: «Вот ведь досада, болел я. В моем возрасте недуг посещает чаще, чем это полагается, во всяком случае, чаще, чем того хочется. И еще бы я сказал честно: «Взрослые тоже не могут все предугадать!»

Есть такая девчонка

Ему сейчас даже случайная собака друг, куда там, даже воробей, порхающий во дворе, приятель. В последнее время Азамат ловил себя на том, что сам с собою разговаривает.

Никто из людей, кроме Земфиры, быть может, не понимает, как тяжело быть одиноким.

— Сбежим от Тамары? — шепчет она ему в перемену.

— Угу…

Они возвращаются из школы кружным путем, по незнакомым улицам. Большую часть дороги мальчишка молчит. Земфира, наоборот, хохочет, как только вспомнит день, проведенный в классе: немало смешного насмотришься за пять уроков и четыре перемены.

— Помнишь, как Тамара на доске написала вместо «циновка» — «сыновка»?

Не сговариваясь, остановились у обрыва, откуда видна вся Последняя улица. По-прежнему коричневое море лежало, разлившись до самого горизонта, затопив противоположный берег. А люди копошились на крышах домов, спасая свое имущество.

— В такое время человек человеку всегда друг, — проговорила Земфира, сделавшись очень серьезной.

Мальчишка так и не понял, о ком она это сказала: о людях, что мытарствуют во время разлива, или о нем, об Азамате?

Он упорно размышлял над тем, как быть с девчонками, которые сами напрашиваются на дружбу. А что ответить, не знал. Ему, однако, вспомнилось, как однажды на эту тему трепался Синяк: «С девчонками полагается вести себя важно, почти что гордо. Одним словом, в их игры ни за что не вступать! В свою очередь, в мальчишечьи команды их не брать».

Возле ворот, где обычно полагается расходиться с девчонкой, произошла заминка. Земфира не пошла к себе домой, как делала обыкновенно, а преспокойно потопала вслед за Азаматом к крыльцу.

Мальчишка изумился, но сделал вид, что ничего особенного не случилось.

Лишь переступив порог, Земфира вдруг смутилась. Застыла возле косяка, словно мрамор. Мальчишке показалось, что она судорожно глотнула воздух. Или это только почудилось?

— Чего остановилась? Проходи.

Она, решительно швырнув школьную сумку в угол, неожиданно проговорила:

— Я останусь в твоем доме, пока не приедет бабушка.

— Чего же ты будешь делать у меня дома?

— Варить картошку.

Она, наверное, сказала то, что сразу пришло в голову. Что-то шевельнулось в сердце Азамата. А что затрепетало, он и сам не может понять.

— Ну, а после того, как сваришь картошку?

— Само собой разумеется, кушать.

— Понятно.

— А там, глядишь, время настанет и посуду мыть.

— Не вечно же посуду мыть, — нерешительно проговорил он. — Ну, а потом?

— Потом, потом… Я и сама еще не знаю, чем займусь. Азамат тоже не знал: может, решил он, вместе уроки будем готовить?

Покушали, конечно, на славу! Пусть на столе не было масла, даже растительного, пусть нет свежего лука, он очень уж хорош с печеным картофелем, но зато они дружно одолели котелок. Притом им было здорово весело.