Сельва умеет ждать

— Оставь! — Старец хлопнул ладонью по базальту, и получилось громко. Очень громко. — Казачок на Земле им нужен позарез, и чем выше, тем лучше. — Сейчас он обращался не к собеседнику, а к пустоте, клубящейся над камином. — Не пойму только, чего ради Молдаван в шестерки подался? Ему что, кушать нечего?

— Какое там, — поморщился Тахви. — Пятый подбородок отращивает. Компания стоном стонет. Но и президентство Обновленной Федерации на дороге не валяется…

— Та-ак, — протянул Александр Анатольевич. Встал. Потянулся. Громко, с явным удовольствием Похрустел пальцами и неторопливо направился к маленькой, почти незаметной в пещерном полумраке дверке, утопленной глубоко в стену. Не останавливаясь, поманил гостя за собой.

— Пойдем, браток…

Отказываться было бестактно. Да и бессмысленно. За дверью же, как выяснилось, тоже располагалась пещера.

Но меньше. И гораздо светлее. Пол здесь был сплошь устлан ворсистым ковром нежной жовто-блакитной плесени, податливо пружинящей под ногами, а со стен, поросших диковинными, похожими на тризубую вилку грибами-гнилушками, истекало мягкое перламутровое свечение, лаская глаза, утомленные мрачным отсветом пунцового пламени, лизавшего тяжелый гранит приемной. Свет то чуть мерцал, то слегка вибрировал, то едва-едва трепетал, и в его жемчужных переливах плясала фигура краснобородого императора римлян и короля германцев, вытканная на колоссальном, семь на пять, гобелене, а бронзовые изваяния, стоящие вдоль стен на каменных постаментах, казались не почти, а вполне, до самой последней детальки живыми.

— Прошу! — Сопровождая округлый жест хозяина, в воздухе подобно орлиному крылу всплеснулся широкий рукав халата. — Моя гордость. Моя святая святых. — Голос старца смягчился. — Что, удивлен? Думал, старикашка гниет себе тут помаленьку, из ума выживает? Не дождетесь! — последние слова он почти проворковал. — Живу, как видишь, полной жизнью, так можешь и передать. Творю. Леплю. Ваяю. В реалистической манере, никакого тебе постмодернизма. — Старец хихикнул. — Уже и заказы пошли. Так я их принимаю, сечешь? И гонорары беру. А как же! — Воркование сделалось совсем доверительным. — Не ради кредов, понятно, хрен с ними, с кредами, а для самоуважения. Всякий труд должен быть оплачен, так или нет?

— Естественно, — подтвердил Тахви.

Хотя можно было и промолчать.

Забыв о госте, Александр Анатольевич бродил от фигуры к фигуре, подходя то справа, то слева, порой стирая с металла одному ему видимые пылинки, а изредка даже присаживаясь на корточки в поисках наилучшего ракурса.

— Детки мои маленькие, — нежное, мелодичное мурлыканье хозяина удивительно гармонировало с подсветкой зала. — Соскучились по папке, да? А уж как папка скучал… Дор-рогие мои, хор-р-рошие… Нет, ну скажи, браток, разве не лапушки? Вон хоть на Молдавана посмотри…

Что и говорить, господин Буделян-Быдляну, всей Землей за глаза именуемый Молдаваном, был хорош. Весьма. Даже не просто хорош, а великолепен. Массивный, широкоформатный, с лицом внушительным и самую малость дебильным, он высился надежно и нерушимо, попирая могучими ногами низенький постамент-пирамидку, скомпонованную по странной прихоти скульптора из четырех малахитовых гробиков, и давящее величие устремленного в светлую даль взгляда было столь безусловным, что потрясенный Тахви едва не преклонил колени. К сожалению, эпическую мощь первого восторга несколько нарушал толстый раздвоенный фаллос, торчащий изо рта бронзового Руслана Борисовича.

— Все правильно, — кивнул старец, угадав невысказанный вопрос. — Сказано же: никакого постмодернизма, исключительно в реальной манере…

Что-то неладное творилось с хозяином. Он по-прежнему мурлыкал, но в голосе время от времени прорезались визгливые нотки, а ноздри породистого носа то и дело подрагивали, издавая тоненькое, ежесекундно усиливающееся сопение.

— Так о чем это я? Ах, да. Я знаю им цену. Потому что каждого смастерил сам. Без меня никого из них не было бы!!!

Последние слова он не выговорил, а выкрикнул, так звонко и неожиданно пронзительно, что невозмутимый гость вздрогнул.

— Я сделал их всех. Слепил вот этими самыми руками. — Старец с некоторым удивлением осмотрел свои худые, покрытые пятнышками старости ладошки. — Даже Эдика Гуриэли. Хотя он с самого начала был сам по себе, и поэтому его здесь нет. И не будет, хотя заказы случались. Но уж Молдавана-то я выстрогал от начала до конца, как папа Карло. — Он на миг запнулся, сопя все громче, с неприятным клокочущим присвистом. — Взял чушку и вывел ее в пла-не-тар-ны-е головы. А чушка так и осталась чушкой. У-у, кр-рыса…

Взметнулась и опала мохнатая кисть шелковой академической шапочки. Сухой твердый кулак вонзился под дых бронзовому Руслану Борисовичу, и статуя, натужно крякнув, согнулась пополам, сжимая ладонями живот.

— О-о-о-охх-х…