Сельский священник

Вероника дала лошадь Фаррабешу, который должен был сопровождать инженера и помогать ему во всех исследованиях. После нескольких дней работы Жерар нашел, что хотя основание двух параллельных горных цепей и состоит из различных пород, оно достаточно прочно, чтобы удержать воду. В течение января следующего года, обильного дождями, он рассчитал количество воды, протекающей в долине Габу. Если к этому запасу добавить воды из трех источников, отведя их также в поток, то общего количества воды будет достаточно для орошения площади в три раза большей, чем монтеньякская равнина. Перекрытие русла Габу и работы, необходимые для того, чтобы по трем долинам направить воду в равнину, должны были стоить не более шестидесяти тысяч франков, ибо на меловом плато инженер нашел кальциты, позволяющие получить дешевую известь, а камень и дерево не стоили ничего и не требовали перевозки. До того времени, пока пересохнет русло Габу — необходимое условие для работы, — можно будет подготовить все материалы, с тем чтобы как можно быстрее осуществить основное сооружение. Но подготовительные работы в равнине, по расчетам Жерара, должны были обойтись не менее чем в двести тысяч франков, помимо издержек на посевы и посадки. Всю равнину следовало разделить на квадратные участки по двести пятьдесят арпанов в каждом и, не распахивая земли, очистить ее от самых крупных камней. Потом землекопы должны будут прорыть множество канав и выложить их камнем, чтобы можно было пускать и задерживать воду по мере надобности, не теряя при этом ни капли. Для подобного предприятия необходимы были усердные руки самоотверженных и сознательных работников. Случай дарил ровную, вполне пригодную площадь и воду, которую можно распределять по желанию благодаря тому, что она падает с десятифутовой высоты; итак, все способствовало получению превосходных сельскохозяйственных результатов и созданию таких же великолепных зеленых ковров, какие составляют гордость и богатство Ломбардии. Жерар вызвал из департамента, где служил раньше, старого, опытного десятника по имени Фрескен.

Написав Гростету, г-жа Граслен попросила у него взаймы сто пятьдесят тысяч франков, гарантируя этот заем государственными облигациями, рента с которых должна была в течение шести лет принести сумму, достаточную, по подсчетам Жерара, для погашения долга и оплаты процентов. Заем был заключен в марте. К этому времени проект Жерара, которому помогал его десятник Фрескен, был закончен, равно как сметы, исследования и работы по нивелировке и зондажу.

Весть о начале обширных работ облетела всю округу и всколыхнула неимущее население кантона. Неутомимый Фаррабеш, Колора, Клузье, мэр, Рубо — все люди, преданные своему краю или г-же Граслен, подыскивали работников и отбирали бедняков, на которых можно было положиться. Жерар купил для себя и для г-на Гростета тысячу арпанов земли по другую сторону монтеньякской дороги. Десятник Фрескен тоже купил пятьсот арпанов и вызвал в Монтеньяк жену и детей.

В первых числах апреля 1833 года Гростет прибыл в Монтеньяк осмотреть купленные Жераром земли, а главным образом затем, чтобы привезти г-же Граслен Катрин Кюрье, которая из Парижа в Лимож приехала дилижансом. Они появились в замке, когда г-жа Граслен собиралась в церковь. Г-н Бонне должен был отслужить мессу, дабы призвать благословение божье на готовые к началу работы. В церкви собрались все рабочие, их жены и дети.

— Вот ваша подопечная, — сказал старик, представляя Веронике худенькую, болезненную женщину лет тридцати.

— Вы Катрин Кюрье? — спросила г-жа Граслен.

— Да, сударыня.

Вероника бросила на Катрин быстрый взгляд. Это была довольно высокая, хорошо сложенная девушка с добрым бледным лицом и прекрасными серыми глазами. Овал ее лица и линии лба отличались тем возвышенным и простым благородством, какое иногда наблюдаешь в деревне у очень молоденьких девушек; эти ранние цветы с ужасающей быстротой гибнут от тяжелой работы в поле, от хозяйственных забот, жары и отсутствия ухода. В ее движениях чувствовалась свобода, присущая деревенским девушкам, но смягченная невольно усвоенными в Париже привычками. Проживи Катрин все это время в Коррезе, несомненно, лицо ее поблекло бы, покрылось морщинами и утратило свои нежные краски. В Париже она побледнела, но сохранила красоту; болезнь, усталость, горе наделили ее таинственным даром грусти и той внутренней духовной жизни, которой лишены бедные сельские жительницы, обреченные на почти животное существование. Ее костюм, отмеченный парижским вкусом, который быстро усваивают даже наименее кокетливые женщины, делал ее непохожей на крестьянку. Бедняжка была очень смущена: она ничего не знала о своей дальнейшей судьбе и не могла еще судить о г-же Граслен.

— Любите ли вы по-прежнему Фаррабеша? — спросила у нее Вероника, когда Гростет оставил их наедине.

— Да, сударыня, — покраснев, ответила Катрин.