Сельский священник

— Франция — страна слишком красноречивая, чтобы не быть болтливой, слишком тщеславная, чтобы можно было распознать подлинные ее таланты, и, несмотря на великолепный здравый смысл ее языка и ее народа, пожалуй, последняя страна, в которой следовало вводить систему двух совещательных палат, — снова заговорил мировой судья. — По крайней мере, все невыгодные стороны нашего характера должны были бы быть подавлены строгими ограничениями, которые поставил им опыт Наполеона. Система эта еще годится в стране, действия которой определены природными условиями, например, в Англии; но право старшинства в применении к закону о наследовании земли необходимо везде. Когда право это уничтожено, представительная система становится нелепостью. Англия обязана своим существованием почти феодальному закону, по которому земля и родовой замок достаются старшему в роде. Россия зиждется на феодальном праве самодержавия. Поэтому обе эти нации стоят на пути небывалого прогресса. Австрия могла сопротивляться нашим завоеваниям и возобновить войну против Наполеона лишь благодаря праву старшинства, которое сохраняет действующие силы семьи и обеспечивает крупное производство продуктов, необходимое государству. Династия Бурбонов, чувствуя, что по вине либерализма ее оттесняют на третье положение в Европе, пожелала отстоять свое место, а страна свергла ее в тот момент, когда она спасала страну. Не знаю, куда приведет нас нынешняя система.

— Случись война, Франция окажется без лошадей, как Наполеон в 1813 году, когда, ограниченный только ресурсами Франции, он не мог воспользоваться двумя победами, при Лютцене и Баутцене, и потерпел поражение под Лейпцигом! — воскликнул Гростет. — Если продлится мир, зло еще более усугубится: через двадцать пять лет поголовье лошадей и рогатого скота уменьшится во Франции вдвое.

— Господин Гростет прав, — заметил Жерар. — Вот почему дело, которое вы задумали, сударыня, — продолжал он, обращаясь к Веронике, — окажет великую помощь всей стране.

— Да, — подтвердил мировой судья, — ведь у сударыни один только сын. Но будет ли такой случай наследования повторяться вечно? В течение некоторого времени большое прекрасное хозяйство, которое вы, надеюсь, заведете, принадлежа одному владельцу, будет производить и лошадей и рогатый скот. Но рано или поздно придет день, когда леса и луга либо подвергнутся разделу, либо будут проданы по участкам. Подвергаясь одному разделу за другим, шесть тысяч арпанов вашей равнины будут принадлежать в конце концов тысяче, а то и больше собственников, а тогда прощай и коневодство и породистый скот.

— Ну, до того времени... — начал было мэр.

— Слышите вопрос «Какое мне дело?», приведенный господином Клузье? — воскликнул Гростет. — Это он и есть. Но, сударь мой, — строгим тоном обратился банкир к удивленному мэру. — Время это уже наступило! В радиусе десяти лье вокруг Парижа мельчайшие поместья едва могут прокормить молочных коров. Коммуна Аржантейля насчитывает тридцать тысяч восемьсот восемьдесят пять земельных наделов, из которых иные не приносят и пятнадцати сантимов дохода! Я не представляю себе, как бы вышли из положения владельцы скота без питательных кормов, получаемых из Парижа. Но эта слишком насыщенная пища и необходимость держать коров в стойлах вызывают у животных болезни, от которых они умирают. В окрестностях Парижа коров употребляют для упряжки, словно лошадей. Культуры более выгодные, чем травы, — огороды, фруктовые сады, древесные питомники, виноградники — вытесняют луга. Еще несколько лет, и молоко будут присылать в Париж на почтовых, как свежую рыбу. В окрестностях почти всех крупных городов происходит то же, что и вокруг Парижа. Зло непрерывного раздела земельной собственности охватило сто городов Франции и когда-нибудь поглотит ее целиком. По сведениям Шапталя, в 1800 году едва насчитывалось два миллиона гектаров виноградников; сейчас, согласно точным статистическим данным, их по крайней мере десять миллионов. Нормандия, раздробленная нашей системой наследования, потеряет половину своих лошадей и коров, но она все же не утратит монополии на поставку молока в Париж, ибо, к счастью, климат ее неблагоприятен для виноградников. Кроме того, мы сможем наблюдать любопытное явление непрерывного роста цен на мясо. В 1850 году, то есть через двадцать лет, Париж, который в 1814 году платил от семи до одиннадцати су за фунт мяса, будет платить за него двадцать су, если только не появится какой-нибудь гениальный человек, способный осуществить идею Карла Десятого.