Сельский священник

— Голос и слова этого человека покорили меня, сударыня. Катрин проводила его до той пещеры, которую я вам показывал, и он один пришел ко мне. Он новый священник, сказал мне господин Бонне, а я его прихожанин, он любит меня и знает, что я только сбился с пути, но не погиб; он хочет не предать меня, а спасти; одним словом, каждое его слово трогало меня до глубины души! И, видите ли, сударыня, этот человек приказывает вам творить добро с не меньшей силой, чем те, кто заставлял вас приносить зло. Тут он сказал мне, что Катрин готовится стать матерью, значит, я обрекаю два человеческих создания на позор и одиночество! «Что ж, — сказал я ему, — и у них, как у меня, нет будущего». Он ответил, что я готовлю себе два ужасных будущих — на том и на этом свете, — если буду упорствовать в своей дурной жизни. Здесь я умру на эшафоте. Если меня схватят, защищать меня перед судом будет бесполезно. И, напротив, если я воспользуюсь снисходительностью нового правительства в делах, касающихся рекрутского набора, если я сам отдамся в руки правосудия, он приложит все силы, чтобы спасти мне жизнь: он найдет хорошего адвоката, и тот добьется, чтобы приговор не превышал десяти лет каторжных работ. Потом господин Бонне заговорил об иной жизни. Катрин рыдала, как Магдалина. Знаете, сударыня, — Фаррабеш показал на свою правую руку, — она лежала лицом на этой руке, и вся рука у меня была мокрой от слез. Она умоляла меня жить! Господин кюре обещал мирную, спокойную жизнь и мне и моему ребенку здесь, на родине, и ручался, что убережет меня от оскорблений. Наконец, он наставил меня в вере божьей, как малое дитя. После трех ночных посещений я стал мягче воска в его руках. Знаете ли, почему, сударыня?

Тут Фаррабеш и г-жа Граслен посмотрели друг на друга, каждый стараясь скрыть свое любопытство.

— Так вот, — продолжал бывший каторжник, — когда после первой встречи Катрин пошла провожать его, я остался один. Я почувствовал, что душу мою охватили ясность, покой и кротость, каких я не помнил с самого детства. Это похоже было на счастье, которым дарила меня бедняжка Катрин. Любовь этого превосходного человека, его забота обо мне, о моем будущем, о моей душе — все это изменило, переродило меня. Во мне словно все осветилось. Пока он говорил со мной, я сопротивлялся. Чего же вы хотите? Он был священником, а мы, бандиты, с ними никаких дел не имели. Но когда затихли шаги его и Катрин, меня — он объяснил это мне через два дня — осенила благодать. Отныне бог дал мне силы, чтобы вынести все: тюрьму, суд, оковы, отправку, жизнь на каторге. Я поверил его словам, как Евангелию; я считал, что страданиями оплачиваю свой долг. Когда я страдал слишком жестоко, я воображал себе, как через десять лет увижу этот домик в лесу, маленького Бенжамена и Катрин. Господин Бонне сдержал свое слово. Но одного человека здесь не хватает. Катрин не ждала меня ни у выхода с каторги, ни в моей пещере. Она, должно быть, умерла с горя. Вот почему я всегда так печален. Теперь благодаря вам я смогу работать на пользу людям и отдам этому все силы вместе с моим сыном, ради которого я живу.

— Теперь я поняла, как удалось господину кюре переродить всю общину...

— Ему никто не может противиться, — ответил Фаррабеш.

— Да, да, это я знаю, — отрывисто произнесла Вероника и знаком попрощалась с Фаррабешем.

Фаррабеш удалился. Весь день Вероника ходила по террасе, несмотря на мелкий дождик, моросивший до самого вечера. Она была мрачна. Когда лицо ее принимало такое выражение, ни мать, ни Алина не решались к ней подойти. В наступающих сумерках Вероника не видела, как пришла ее мать вместе с г-ном Бонне; священник решил прервать этот приступ мучительной печали, прислав к Веронике сына. Франсис взял мать за руку, и она покорно пошла за ним. При виде г-на Бонне у Вероники вырвался жест удивления, и чуть ли не испуга. Кюре прошелся с ней вдоль террасы и спросил:

— О чем же, сударыня, вы беседовали с Фаррабешем?

Веронике не хотелось лгать, вместо ответа она спросила у г-на Бонне:

— Этот человек был первой вашей победой?

— Да, — ответил он, — я полагал, что, завоевав его душу, я завоюю весь Монтеньяк, и не ошибся.

Вероника сжала руку г-на Бонне и сказала дрожащим от слез голосом:

— С сегодняшнего дня я готовлюсь к покаянию, господин кюре. Завтра я приду к вам исповедоваться.

Последние слова говорили об огромном внутреннем усилии, о нелегкой победе, которую одержала над собой эта женщина. Кюре молча проводил ее в замок и остался с ней до самого обеда, беседуя о будущих усовершенствованиях Монтеньяка.

— В сельском хозяйстве, — говорил он, — все зависит от времени. По моему скромному разумению, особенно важно хорошо использовать зиму. Вот-вот начнутся дожди, скоро горы покроются снегом, и тогда руки у вас будут связаны. Торопите же господина Гростета.

Постепенно г-н Бонне вовлек Веронику в разговор, она оживилась и после его ухода почти оправилась от утренних волнений. Все же старуха Совиа сочла, что дочь слишком возбуждена, и осталась ночевать в ее комнате.