Сельский священник

Опершись на руку матери, которая вела за собой Франсиса, Вероника направилась к длинной террасе, ниже которой стояли дом священника и церковь. Отсюда хорошо видны были расположенные уступами деревенские домики. Кюре завладел монсеньером Дютейлем, желая показать ему пейзаж с разных сторон. Но вскоре внимание обоих священников привлекли Вероника и ее мать, застывшие, словно статуи, на другом конце террасы: старуха прижимала к глазам платок, дочь, простирая руки над балюстрадой, будто указывала на стоящую внизу церковь.

— Что с вами, сударыня? — спросил кюре Бонне у старухи Совиа.

— Ничего, — ответила г-жа Граслен, обернувшись и сделав несколько шагов навстречу священникам. — Я не знала, что прямо перед моим домом находится кладбище.

— Вы можете потребовать, чтобы его перенесли. Закон на вашей стороне.

— Закон! — Это слово вырвалось у нее, как крик.

Тут епископ снова взглянул на Веронику. Не выдержав взгляда черных глаз, который, словно проникнув сквозь тело, облекавшее ее душу, настиг тайну, погребенную в одной из могил этого кладбища, Вероника крикнула: «Да! Да!»

Потрясенный епископ закрыл рукой глаза и глубоко задумался.

— Поддержите мою дочь! — вскрикнула старуха. — Ей дурно.

— Здесь слишком свежо, я продрогла, — проговорила г-жа Граслен и без чувств упала на руки обоих священников, которые отнесли ее в замок.

Когда она пришла в себя, то увидела, что епископ и кюре на коленях молятся за нее.

— Да не покинет вас слетевший к вам ангел, — сказал епископ, благословляя ее. — Прощайте, дочь моя.

При этих словах г-жа Граслен залилась слезами.

— Значит, она спасена? — воскликнула матушка Совиа.

— На земле и на небесах, — обернувшись, ответил епископ и вышел из комнаты.

Комната, куда перенесли Веронику, находилась в первом этаже бокового павильона, окна которого выходили на церковь, кладбище и южную часть Монтеньяка. Г-жа Граслен пожелала здесь остаться и расположилась в павильоне вместе с Алиной и Франсисом. Матушка Совиа, разумеется, не отходила от дочери. Г-же Граслен понадобилось несколько дней, чтобы оправиться от жестокого волнения, испытанного во время приезда. Мать уговорила ее не вставать по утрам с постели. Вечерами Вероника сидела на скамье в конце террасы, не сводя глаз с церкви, церковного дома и кладбища. Несмотря на глухое сопротивление матери, г-жа Граслен с упорством маньяка сидела на одном месте, погруженная в глубокое уныние.

— Барыня умирает, — сказала Алина старухе Совиа.

Кюре не хотел быть навязчивым, но, узнав от обеих женщин, что речь идет о душевном недуге, стал ежедневно навещать г-жу Граслен. Этот истинный пастырь всегда приходил в тот час, когда Вероника и ее сын, оба в глубоком трауре, сидели в углу террасы.

Начался октябрь, природа становилась хмурой и печальной. Г-н Бонне, сразу после приезда Вероники догадавшийся о какой-то глубокой внутренней ране, счел благоразумным подождать совершенного доверия со стороны этой женщины, которой суждено было стать его духовной дочерью. Но однажды вечером г-жа Граслен посмотрела на священника угасшим взглядом, исполненным рокового безразличия, которое можно наблюдать только у людей, лелеющих мысль о смерти. С этого часа г-н Бонне больше не колебался, долг велел ему остановить развитие ужасного нравственного недуга. Сначала между Вероникой и священником завязался пустой словесный спор, под которым оба скрывали свои потаенные мысли. Несмотря на холод, Вероника сидела на гранитной скамье, держа на коленях сына. Матушка Совиа стояла, опершись о каменную балюстраду, нарочно закрывая собой вид на кладбище. Алина ждала, пока ее госпожа не передаст ей ребенка.

— Я думал, сударыня, — сказал священник, который пришел сегодня в седьмой раз, — что вас преследует печаль. А теперь, — прошептал он ей на ухо, — я вижу, что это отчаяние. Чувство не христианское и не католическое.

— Какие же чувства разрешает церковь обреченным, если не отчаяние? — ответила она с горькой улыбкой, бросив пронзительный взгляд на небо.

Услышав ее слова, святой человек понял, какое страшное опустошение поразило эту душу.

— Ах, сударыня, из этого холма вы создали себе ад, а он может стать Голгофой, с которой вы вознесетесь на небо.

— Слишком мало во мне осталось гордости, чтобы подняться на подобный пьедестал, — ответила она тоном, в котором звучало глубокое презрение к самой себе.

Тогда священник, этот служитель бога, повинуясь наитию, так часто и естественно снисходящему на прекрасные девственные души, взял на руки ребенка и отечески поцеловал его в лоб.

— Несчастный малютка, — сказал он и сам передал мальчика няньке, которая унесла его.

Старуха Совиа взглянула на дочь и поняла, что слова г-на Бонне не пропали даром: слезы брызнули из давно иссохших глаз Вероники. Старая овернка сделала знак священнику и удалилась.

— Погуляйте немного, — сказал г-н Бонне Веронике, увлекая ее на другой конец террасы, откуда видны были «Ташроны». — Вы принадлежите мне, за вашу больную душу я должен буду отдать отчет богу.

— Дайте мне оправиться от моего уныния, — ответила она.