Сельский священник

Вероника хотела просить кюре отобедать у нее. Но банкир не дал г-ну Бонне подняться к жене, пока, продержав его битый час у себя в кабинете, не выспросил все нужные сведения. Они оказались настолько удовлетворительными, что он немедленно заключил купчую на приобретение леса и всех монтеньякских угодий за пятьсот тысяч франков. Граслен выполнил желание жены, оговорив, что данная покупка и все прочие покупки, с ней связанные, совершены во исполнение статьи брачного контракта, касающейся помещения суммы приданого. Он сделал это тем охотнее, что подобное проявление честности ровно ничего ему не стоило.

Ко времени переговоров все владения включали в себя непригодный к эксплуатации монтеньякский лес площадью примерно в тридцать тысяч арпанов, развалины замка, сады и около пяти тысяч арпанов земли в невозделанной равнине, лежащей перед Монтеньяком. Граслен тут же совершил еще несколько сделок, чтобы стать хозяином первой вершины Коррезской горной цепи, у которой кончался огромный монтеньякский лес. После введения налогов герцог Наваррский не получал и пятнадцати тысяч франков в год от этой латифундии, некогда одной из самых богатых в королевстве. Владения эти избежали предписанной Конвентом продажи благодаря бесплодности земель и невозможности эксплуатировать лес.

Когда кюре увидел женщину, известную своим благочестием и умом, женщину, о которой он столько слышал, он не мог скрыть свое изумление. Вероника вступила теперь в третью фазу своей жизни, в ту фазу, когда ей суждено было достичь величия в проявлении самых высоких добродетелей и стать как бы другой женщиной. На смену Рафаэлевой мадонне, скрывшейся в одиннадцать лет под рваным покровом черной оспы, пришла прекрасная, благородная, одухотворенная страстью женщина; теперь эта женщина, сраженная тайным горем, превратилась в святую. Лицо ее приобрело желтоватый оттенок, свойственный строгим ликам знаменитых аббатис, сурово умерщвлявших свою плоть. Нежные виски отливали золотом. Губы побледнели; они напоминали теперь не алый сок надрезанного граната, а поблекшие лепестки бенгальской розы. В уголках глаз, у переносицы, скорбь провела две перламутровые полоски там, где пробегали тайные слезы. Слезы стерли следы оспы и разгладили кожу. Эта гладкая кожа, испещренная голубой сеткой кровеносных сосудов, невольно привлекала к себе внимание; казалось, бьющаяся в сосудах кровь приливала сюда, чтобы превратиться в слезы. Только вокруг глаз сохранились коричневые тона, переходящие в черноту под глазами и подобные полоске бистра на сморщенных веках. Щеки запали — горькие мысли провели на них резкие складки. Подбородок, в юности округлый и слишком крупный, теперь стал меньше, но к невыгоде для общего выражения; он выдавал ту беспощадную суровость в исполнении религиозного долга, на которую обрекла себя Вероника. В двадцать девять лет ей пришлось вырвать множество седых волос, теперь волосы Вероники казались совсем жидкими и тонкими: роды лишили ее одного из главных очарований. Худоба ее была ужасающа. Несмотря на запрещение врача, она пожелала сама кормить своего сына. Врач торжествовал, видя, что сбываются все предсказанные им на этот случай перемены.

— Вот что могут сделать с женщиной одни роды, — рассказывал он в городе. — Зато она обожает своего сына. Я всегда замечал, что женщины тем больше любят детей, чем дороже они им достаются.

Молодыми на поблекшем лице Вероники оставались только глаза: темно-голубые, как ирисы, они горели исступленным огнем. Казалось, в них сосредоточилась жизнь, покинувшая эту холодную, неподвижную маску, которая оживлялась небесным выражением, лишь когда речь заходила о любви к ближнему. Поэтому испуг и удивление, поразившие кюре, исчезали по мере того, как он рассказывал г-же Граслен, сколько добра может сделать владелец Монтеньяка, поселившись в своем имении. Вероника на миг снова стала прекрасной, озаренная светом неожиданно открывшегося ей будущего.

— Я поеду туда, — сказала она. — Я буду творить добро. Я добьюсь нужных средств у господина Граслена и стану горячо помогать вам в вашей угодной богу деятельности. Монтеньяк расцветет, мы найдем воду, чтобы оросить вашу бесплодную равнину. Подобно Моисею, вы ударите жезлом по скале, и из нее брызнут слезы!

Когда лиможские друзья спросили у монтеньякского кюре о г-же Граслен, он сказал, что она святая.

На следующее же утро после покупки г-н Граслен отправил в Монтеньяк архитектора. Банкир хотел восстановить замок, сады, террасу, парк и возродить лес новыми посадками; он горячо принялся за дело.