О часы ожиданий в приемной под зорким оком бдительной секретарши! Улыбки служанкам, сигареты шоферам, визиты в телефонную будку («Позвоните через полчаса!»). Проникновение в чужую квартиру, расписание чужой жизни, привычки, вкусы, настроение, нежелание выслушать! Заискивающие уговоры: ну пожалуйста, где угодно, по дороге в театр, утром, вечером, среди ночи, выслушайте, будьте внимательны! И наконец, решающие три минуты, когда нужно внятно, со страстью, логично, точными, отобранными словами, но с учетом психологии собеседника, изложить, убедить, увлечь, доказать и выпросить.
Вот варианты, которыми пользовался Дик Селдом.
Вариант общественный. За всю историю человечества от землетрясений погибло 13 миллионов человек, и это бедствие приводит нас в ужас. 10 миллионов погибло в первой мировой войне, и 50 миллионов — во второй. Потрясенное человечество страшится войны как главного бедствия. Но старость уносит в самый благоприятный год 30 миллионов жизней. Какую же благодарность заслужит спаситель от старости, человек, сохранивший 30 миллионов уходящих жизней!..
Варианты заготовлены, выбираются на месте.
Сравнительно легко Дик попал к видному деятелю церкви. Служители бога охотно принимали просителей-неудачников, стараясь завоевать приверженцев словесным участием — не помочь, а утешить: «Сын мой, мужайся, и бог тебе поможет».
Низенький и полный, добродушнейший священник водил Дика по ухоженному садику, разглядывал тяжеловесные пионы и пышущие страстью тигровые лилии, нежную сирень и наивные анютины глазки. Прерывая Дика, зарывался лицом в цветы, блаженно жмурился и шептал с умилением: «Благодать божья! Какая благодать!»
— Вы имеете влияние на верующих. Вы сможете вдохновить их на борьбу с беззубой старостью, — говорил Дик. И сам чувствовал, как неуместны слова о старости рядом с цветущими кустами.
— Сын мой! — сказал священник. — Душа твоя исполнена горечи, сердце ожесточилось, глаза открыты, но слепы. Открой их прежде всего. Господь добр, он создал мир для радости. Не отворачивайся от красоты и благоухания.
— Я говорю о тех, кого господь лишает радости видеть красоту, — настаивал Дик, — о тех, кому не остается ничего, кроме аромата кислых лекарств.
— Так устроил мудрый бог, и не нам, смертным, изменять его законы. Посмотри сам: все стареет в божьем мире. И цветы эти поблекнут, увянут, растеряют лепестки, но дадут новые семена, из которых вырастут новые цветы. Таков закон бога…
— Это закон не милосердия, это жестокий закон природы, утвердившийся в борьбе за существование. Жизнь пожирает все, даже то, что ее породило. Но зачем разумному человеку пожирать своих родителей?
— Сын мой, ты ломишься в открытые ворота, пусть свет проникнет в твои очи! Отец твой и так бессмертен, душа его блаженствует на небе. А тело — это временное жилище, оно подобно автомобилю, который бежит как живой, пока шофер сидит в нем. К чему тщишься ты продлить бег машины, уже оставленной шофером. Ей незачем ехать, когда главный хозяин призвал водителя.
Дик возразил усмехнувшись (ведь он-то не верил ни в хозяина, ни в шофера):
— Вы прославляете красоту и радость мира, а сами отстаиваете гниение. Подумайте, в каком положении вы оказались. Давайте выступим оба перед вашими прихожанами. Я буду ратовать за жизнь, за вечную юность, а вы за неизбежность старости, за то, чтобы сохранять болезни и немощи, а в утешение радоваться цветочкам. Не покажется ли прихожанам, что вы ворон, клюющий падаль, червь, питающийся трупами.
Глаза священнослужителя, сверкнули, весь он вытянулся, даже похудел на секунду и руками взмахнул, словно камнями хотел побить богохульника. Но все же сдержался, выдавил вымученно-сладкую улыбочку:
— Сын мой, не обижаюсь, ибо не ты, а горе кричит в тебе, омрачая твой разум. Но когда ты отойдешь от дома сего и задумаешься, стыдно станет тебе, что оскорблял ты и высмеивал старика, который годится тебе в отцы и желал стать отцом. Стыдно!
Он отвернулся, платком начал протирать прослезившиеся глаза.