Секта эгоистов

здесь искать бесполезно, Вы ничего не найдете. Обратитесь-ка лучше в Муниципальный архив Гавра и спросите там «Рукопись Шампольона», год 1886-й, за номером 745329.

Благодарить меня не стоит.

Подписи не было.

Карточка сгибалась в моих пальцах, потолок неизменно находился у меня над головой, а пол — под ногами. Все вокруг было до ужаса нормальным! Черт с рогами, клубы дыма, ангельское пение скорее могли бы меня успокоить, нежели этот зал, где все было совершенно буднично, где ничему сверхъестественному не могло быть места, где все лучилось объективной современностью.

И тем не менее…

Тем не менее этот клочок плотной бумаги…

Кто же?… Кто?!

Амстердам — Гавр. Прямого рейса не оказалось. Пришлось ждать. Делать пересадку. Садиться на поезд в Париже. Никогда еще железнодорожное сообщение не казалось мне таким медлительным, как в то раннее угрю. Пассажирский поезд останавливался у каждого фонаря.

Наконец я добрался до Муниципального архива Гавра. Единственный служащий этого учреждения, маленький лысый человек в больших круглых очках, отнесся к моему запросу с некоторой подозрительностью. По-видимому, в моей целеустремленности было нечто внушавшее подозрение, тем более что я был чужаком. Он удалился мелкими, размеренными шажками, отсутствовал десять минут, а затем воротился с круглым картонным футляром в руках.

— Должен вас предупредить, что страницы всех наших рукописей пронумерованы, и, когда вы вернете документ, я все тщательно проверю.

Я с жаром поблагодарил его. Он метнул в меня мрачный взгляд: моя радость оскорбляла его достоинство дотошного канцеляриста.

Из круглого футляра я извлек два десятка листков, исписанных убористым почерком, бледно-лило-выми чернилами, которые, по-видимому, изначально были фиолетовыми.

Наклейка на футляре сообщала, что речь идет о рукописной новелле какого-то Амедея Шампольона, преподавателя лицея Кольбера, переданная Муниципальному архиву в 1886 году. Я по-прежнему не понимал, какое отношение все это имело к моим розыскам.

Я уселся у окна и принялся читать.

МАТЕРИЯ, ИЗ КОТОРОЙ СОТКАНЫ СНЫ

Воздух был тяжел от дыма. Наши собрания по субботним вечерам в пансионе Вобургейля всегда проходили очень славно. Не существует на свете лучшего общества, нежели компания из восьми холостяков, пребывающих в расцвете жизненных сил; в отсутствие женщин аппетит не таится, вино течет рекой, жилеты расстегиваются, а беседа, можно сказать, распоясывается. Инженер Годар, должно быть, уже в сотый раз попотчевал нас рассказом о том, как он был лишен невинности в возрасте четырнадцати лет собственною своей мачехой, и в сотый раз мы сделали вид, что не можем этому поверить, настолько повествование сие выглядело измышлением, и тогда в сотый раз Годар сделал к своей истории сотое добавление, столь же детальное, сколь и необычайное, и мы все в сотый раз согласились, что такое уж точно придумать невозможно, и принуждены были ему поверить. Ветеринар Дюбюс поведал нам о низостях наших бретонских крестьян, а доктор Мален, которому посчастливилось иметь родственников в Париже, поделился с нами сведениями о многочисленных извращениях, присущих мерзопакостной и сладострастной столице…

Распалившись от совместного действия на организм пищеварения, струившегося в жилах вина и истинно галльского оборота, который принимала беседа, мы уже предвкушали приятное завершение нашего вечера, как и каждую субботу, в Пикардийском тупике, в доме 39, в объятьях веселых и нежных красоток, которым затем будет стоить немалых трудов нас разбудить. Короче говоря, превосходнейший вечерок.

В тот вечер милейший Ламбер, нотариус из Сен-Мало, представил нам своего юного письмоводителя. В ходе ужина кандидат показал себя достойным тех надежд, которые на него возлагались, по достоинству ценя блюда, вина и беседу, радуясь нашим дружеским колкостям и печалясь нашим желудочным коликам, с явной завистью слушая рассказы о наших шалостях и при этом ни разу не выйдя из границ робкой и исполненной восхищения сдержанности, которую так ценят в молодежи люди зрелые. Однако в конце ужина, когда подавали кофе, я приметил, что наш юный друг помрачнел.

Когда же мы перешли к ликерам, он, воспользовавшись передышкой между нашими лихими речами, важно произнес, следя глазами за клубами сигарного дыма, плывущими из его губ:

— С вами очень славно, господа, но всякий раз, как я бываю счастлив, я задаюсь вопросом, не сон ли все это. Как сказал поэт:

«Из настоящей ткани соткан мир
Или из той же, что и сны ночные?»