«Во время последнего маскарада, который давала баронесса де Сен-Жели, истинным героем праздника был Купидон, ибо под сенью полумасок, домино и благосклонного сумрака садов сердца осмеливаются не утаивать своих истин, и тогда карнавальная маска нередко позволяет сбросить ту, что обыкновенно носят добродетель или лицемерие. Кто знает, сколько любовных встреч свершилось в ту ночь под покровительством Селены, однако вскоре – и к счастью – стало известно о шутке, которая была сыграна с нынешним нашим властителем дум г-ном де Лангенхаэртом.
Несколько особ благородного происхождения, раздраженные экстравагантными бреднями молодого человека, вознамерились доказать ему, что не он был создателем мира, а что, напротив, мир способен был порою сыграть с ним весьма злую шутку. Они подговорили баронета д’Антрева, который в пылу своих семнадцати лет был готов на любые проделки, надеть маскарадный костюм графини Корона, тогдашней возлюбленной нашего философа, о чем всем было известно. Баронету надлежало сыграть роль любовницы и открыться не прежде, чем заблуждение г-на де Лангенхаэрта заведет последнего достаточно далеко.
Во время бала лжеграфиня, то есть баронет, приближается к философу и назначает ему свидание в укромной беседке в глубине парка в одиннадцать часов. В указанное время переодетый юноша приходит в беседку, но едва он успевает войти в образ, как философ, не слишком расположенный к галантным прелюдиям, что также было известно благодаря дамской болтливости да и вытекало из его собственной доктрины, набрасывается на баронета и увлекает его в кусты.
Баронет едва успевает сорвать с себя маску и кричит, вырываясь из его объятий:
– Взгляни, философ, на женщину, которую любишь! Этого ли ты жаждал, ты, жаждущий всего?
Сбитый с толку, в беспорядке мыслей и одежды, философ остается нем в течение нескольких мгновений, а затем, залюбовавшись свежими устами юноши, его искрящимися весельем глазами и длинными черными кудрями, с нежностию берет обе его руки в свои.
– Ну конечно же, именно тебя я желаю, – говорит он. – Я желал тебя, сам того не сознавая. И приключением этим я раскрываю себе глаза! – И тотчас продолжил с натуральным баронетом занятие, которое начал несколько ранее с лжеграфинею. Ловец сам оказался уловлен, однако вовсе не горевал по этому поводу, ибо был развращен сверх всякой меры, да и с самого начала вовсе неспроста согласился на подобное переодевание.
Луне пришлось в ту ночь сносить забавы Юпитера с Ганимедом, и коль скоро разговор свернул на мифологию, то г-н де Лангенхаэрт, по слухам, проявил не меньше остроумия, осведомленности и любознательности, нежели юный д’Антрев, коего штудии в сем предмете зашли к тому времени весьма далеко; наконец они расстались, очарованные беседою и условившись при случае как следует повторить свою латынь.
К великой досаде шутников, г-н де Лангенхаэрт самолично поведал своей любовнице об этом приключении, объявив, что счастлив был приготовить самому себе подобный сюрприз. Так что и на сей раз насмешники, в сущности, остались с носом, ибо решительно ничто, никогда и ни при каких обстоятельствах не могло поколебать систему сего философа-эгоиста».