– Твое здоровье, Иехуда из Кариота, верный сын Израиля, страж иудейский. Познакомься с этим Иоанном, и если предположения твои окажутся верными, если и впрямь ожидает он известного тебе Йегошуа Хариди, то дождись его и войди к нему в доверие. Я смогу возблагодарить тебя, Иехуда, смогу дать тебе то, чего не дала тебе вся твоя прежняя жизнь. Ступай…
Предатель поклонился и вышел. Киафа погрузился в долгие размышления, но в тот день так ни к чему определенному и не пришел. Решение явилось к нему много позже, уже после того, как Иехуда из Кариота принес весть о возвращении Шуки и двух его товарищей из дальних странствий…
Подход Иехуды к Христу произошел с легкостью необычайной, да и сам Иисус, увидев подле Иоанна фигуру, с детства ему знакомую, зеленоватые, словно подернутые тиной глаза Иехуды, его тонкую, почти несуществующую верхнюю губу, без тени и фальши подал ему руку, распахнул объятия, тогда как Петр и Фома этому возобновлению знакомства рады вовсе не были. Воспоминания о проказах прежнего однокашника со временем сгладились, многие подробности были безвозвратно забыты, но впечатление об этом человеке по-прежнему не утратило своей остроты: подловатый двурушник, никогда не выскажет в глаза и сотой части того, что думает, – верно, о нем было сказано насчет камня за пазухой. Но Иисус был ему рад, как был рад всему, что встречал по дороге домой, каждому родному лицу, а для него давно уже не было особенной разницы, знаком ли был ему тот или иной человек прежде. Ко всем он относился одинаково тепло, для каждого имел замечательное в своей доброте слово, быстро и безошибочно находящее дорогу к сердцу человека. И тот, к кому оно было обращено, обретал радость и надежду. Былые, изрядно стертые, взращенные лишь только в одной молитве образы древних пророков воплощал в себе этот молодой человек, с виду самый обыкновенный, но стоило ему заговорить, и окружающие видели в нем невероятное, подлинное совершенство в том виде и образе, как с рождения представляет его каждый. Иехуда, встретившийся им на дороге будто бы случайно (они шли по обочине, он протрусил мимо верхом, а затем с радостными возгласами осадил коня, спешился и бросился к «милым друзьям»), Иехуда, лелеявший во всем и всегда одну только собственную выгоду, Иехуда, столь во многом олицетворявший все главные пороки людские, притворился овцой кроткой и смиренной, до поры укрыв от простого взора свои шакальи, острые, словно римские копья, клыки. И Иисус, который давно уже видел не так, как обыкновенно видят люди, Иисус, взгляд которого освещал любой, даже самый тайный уголок человеческой души, предложил Иехуде остаться подле него: «Вот, думаю собрать философскую, на манер греческой, школу. Пойдешь ли в ученики мои с тем, чтобы после понести слово, тебе данное мною, остальным?» И этот ужасный человек, раздираемый пороками настолько, что и сам не мог бы определить, какой из них в нем верховодит, дал свое согласие, пообещал собрать всех, кого учил когда-то Кадиш, а взамен на свое согласие получил от Иисуса новое имя.
– Отныне все мы и все в нас самим же нам не принадлежит. Отныне мы живем для людей, сколько бы их ни было на всей земле, в любой стороне. Потому меняем свои имена, дабы легче было их запомнить и произнести в разных языках. Быть тебе Иудой. А по месту рождения твоего в Кариоте-городе Иудой из Кариота станешь отныне прозываться.
Под этими новыми именами и сам Иисус, и все, кто примкнул к нему за тот короткий срок, что оставалось Христу находиться среди людей облаченным в тело свое, как во временную, сменную одежду, приняли священное омовение от всех грехов в реке Иордан, смыв остатки прежней веры – веры в предопределенность всего, что станет с человеком, и в безволие самого человека, веры в бесконечный человеческий эгоизм, стоящий за всяким, даже самым святым и бескорыстным, самым высоким поступком, веры, которая вся сплошь пропитана магическим, отнюдь не безобидным духом и несет в себе зерна древнего дара Люцифера и Аримана – второго «я» Сатаны, падшего ангела, существование которого она столь тщательно стремится скрыть.