Секта-2

Настя посещала занятия в академии каббалы уже около месяца, и с каждым днем эта часть ее новой работы все больше вызывала в ней невероятное чувство, распирающее душу, образующее в ней разлом, рваные края которого никак не хотели сходиться. С одной стороны, она, проникая все больше в суть этого нового для нее мира, не в состоянии была перевести дух, настолько затягивала ее казавшаяся в самом начале непостижимой мудрость, привлекала своими бесконечными таинственными коридорами, что день ото дня становились все более освещенными и пригодными для путешествий мысли. Легкость, с которой каббалисты-преподаватели объясняли устройство этой жизни, логику процессов мироздания, суть любви людской, поражала и одновременно с этим заставляла верить в то, что именно так на самом деле все и происходит, что любовь возможна лишь тогда, когда присутствует наполнение одного человека за счет другого, и наоборот, то есть наполнение взаимно! Что счастливая, успешная семья – это мужчина, женщина и между ними Творец – Природа, так каббалисты трактовали Бога и семью. Все это было совсем не похоже на то, что говорилось в церкви, которую Настя все же продолжала посещать, всякий раз с замиранием сердца заходя внутрь храма и подолгу молчаливо простаивая возле распятия, мысленно разговаривая с тем, кто две тысячи лет назад в сопровождении своей матери Мирры и деда, пастуха Азима, спустился с гор в долину и нашел приют в доме плотника. Она разделила для себя веру, в которой была крещена, и работу, которой вынуждена была заниматься за неимением лучшего, пусть даже работа эта и была связана с вещами, на первый взгляд бесконечно далекими от официальной церковной позиции.

Каббала затягивала, и, сравнивая ее глубину с многосложностью евангельских текстов, Настя все чаще задавала себе вопрос, почему именно ей выпала эта странная участь – оказаться на чудовищном распутье, на разломе двух миров: старого, доброго, сказочного мира церкви с ее обрядами, которые выполнялись подчас совершенно автоматически, начиная с частого, по всякому поводу совершаемого крестного знамения и заканчивая выставлением свечей перед каждым иконописным образом, и жесткой конкретикой каббалы, не допускавшей права на чудо и все знающей наперед вплоть до конца мира. Мир каббалы был как будто лучше, как бывает лучше все новое, что не вызывает мгновенного отторжения скверным внешним видом или запахом. Он завораживал и манил, как манит в себя новый день, начавшийся с раннего, с восходом солнца, пробуждения, с утренней росы на траве, с умытых ею полей, уходящих за линию горизонта, и далеких, почти призрачных гор, чьи снежные шапки, верно, тронул уже своей кистью из беличьих хвостов художник по имени утро, раскрасив их апельсиновой акварелью. Каббала, отвергая и ад, и рай в жизни загробной, учила возможности достижения рая в настоящей, телесной жизни через постижение духовного мира – это называлось смотреть на окружающее «из души», а не одними лишь глазами, когда душа из простой черной точки превращается в сферу и человек может целиком в этой сфере поместиться, слившись с собственной душой, познав ее, а значит, познав и духовный мир, постоянно существующий рядом с миром телесным, материальным и фактическим, с миром того, что все видят, осязают и, наконец, алчут.