Секта

Храмовый комплекс вписывался в горный ландшафт с присущей японской архитектуре изысканной органичностью. Длинный фронтон, колонны из стволов секвой под нависающей крышей с выгнутыми углами — покой и умиротворение.

Монастырь пробуждался еще затемно: в три утра. Легкий завтрак, в десять — обед и ужин — в четыре, когда солнце начинает клониться к закату. В пищу употребляли только зерна, овощи и бобы. Вдыхая пар, поднимавшийся над блюдами, полагалось думать об иллюзорности мира — зыбкий неверный туман — и назначении пищи.

«Чего я стою? Откуда это подношение? — от трапезы к трапезе многократно повторялись одни и те же формулы. — Принимая его, я размышляю о несовершенстве моей добродетели. Я прислушиваюсь к своему сердцу, закрыв лазейки для жадности и эгоизма. Пища принимается как снадобье для поддержания в теле здоровья. Только ради духовных достижений я принимаю ее»[24].

Получив тарелку и ложку, каждый выкладывал на край стола семь рисовых зерен:

— «О вы, демоны и духи, я преподношу вам эту пищу и пусть ее станет так много, чтобы насытить всех духов и демонов во всех десяти частях света».

За едой надлежало сосредоточить мысль на буддийской этике: «Первая ложка способствует искоренению всякого зла, вторая — помогает творить добро, третья — спасению живых существ, пусть все обретут в круговращении смертей и рождений состояние будды».

Ели, сохраняя молчание, а закончив, вновь предлагали духам и демонам полакомиться остатками, дабы те не творили более зла.

Сразу после завтрака приступали к работам: подметали дворы, убирали помещения, выщипывали сорняки на грядках, поливали фруктовые деревья.

«День без работы — день без еды» — гласила калиграмма, приколотая под свитком патриарха Бодхидхармы[25]. Поначалу Сэм заподозрил коммунистический лозунг, но постоянные медитации помогли постичь глубинный смысл: «Леность души — худший враг человека».

Медитация составляла основное содержание монашеской жизни. Зал, где предавались сосредоточению, служил общей спальней. Разложенные на невысоком помосте вдоль стен циновки, на которых часами приходилось сидеть в позе лотоса, превращались с наступлением вечера в аскетическое ложе. Обычно укладывались на сон после девяти, но самые ревностные еще долго оставались в состоянии неподвижности, когда дух, воспарив над телом, уносится в межзвездные бездны. Находились подвижники, готовые всю ночь провести на террасе, рядом с деревянными буддами под навесом, а то и под деревом в монастырском саду.

Ежемесячно одна неделя отводилась под сессины — своего рода симпозиумы, занимавшие большую часть суток. Времени на сон и еду почти не оставалось: восемнадцать часов в зале медитаций и часовая беседа наставника под открытым небом.

Хоровое чтение сутр на санскрите и троекратное повторение магических заклинаний создавало определенный психический настрой. Хотя Моркрофт, как и большинство послушников, таких же малость сдвинутых американских парней, не знал священного языка индийских брахманов, само звучание четко артикулируемых слогов вызывало в душе непонятный отклик. Казалось, спадали путы земного притяжения и раскрывались завесы за которыми зияла вечная пустота, без очертаний и форм, без границ и цвета.

Дзен-мастер держал ритм, размеренно, в такт дыханию, ударяя бамбуковой палкой по скорлупе сейшельского ореха. О эта палка! Сколько раз обрушивалась она на спины нерадивых учеников, не способных отрешиться от суетных устремлений. К концу первого месяца Моркрофт перестал считать синяки. Лишь удивлялся непостижимой способности наставника узнавать, кто и в какой мимолетный миг позволил себе осквернить незамутненность чистого сознания посторонней мыслью. Он и сейчас не находил разумного объяснения. Телепатическая связь? Какая-то нить, безусловно, протягивалась между учителем и учеником.

Достичь высоты подлинного сосредоточения удавалось ценой неимоверных усилий. Моркрофт быстро овладел внешней техникой. Научился, вывернув пятки поверх колен, принимать уставную позу, смотреть, но не видеть сквозь щелочки опущенных век, расслаблять мускулы. Куда труднее было отрешиться от собственной личности, раствориться в абсолютном «безмыслии», впустить в себя Пустоту.

Этому он так и не научился. И немудрено. Обычно проходит не менее десяти лет, прежде чем монах достигает верхних ступеней восхождения в дзен. Патриарх Бодхид-харма девять лет просидел в пещере лицом к стене, не произнеся ни единого слова. И только тогда на него снизошло просветление.

Наивно было даже надеяться пережить «сатори», как называли озарение японцы, всего за сто восемь дней.

Дзен-мастер, правда, утверждал, что время не имеет значения. Просветление приходит, как удар молнии. Порой достаточно взгляда на цветок, распустившийся на заре, или увесистой оплеухи, которую ни за что ни про что отвесит наставник самому прилежному неофиту.

Колотили в монастыре охотно и часто, но без злобы, вообще без внешнего проявления чувств. Получивши однажды затрещину, Моркрофт воспринял ее, как поощрение, пережив нечто подобное мазохистскому наслаждению.